— Это... какая-то жуткая нелепость, — пролепетал судья.
— Ничего подобного. Это суровая правда жизни. Я- то думал поначалу, что тот минимум, который мы могли бы вам предложить, — это ваша отставка с формулировкой «утрата доверия и ненадлежащее исполнение своих обязанностей». Уж я бы постарался, переговорил с вашим судейским начальством, не впервой беседовать по душам. Но теперь, вижу, дело с вами гораздо серьезнее. И тут уже не отставка, а уголовное дело. Вы ж представляете, что будет, когда мы эту запись опубликуем?
— Это частный разговор, он не имеет веса! — вдруг пришел в себя судья. — И вы не имели права. Кто давал санкцию?
— Вам так кажется. А запись есть результат оперативной разработки. Коллеги поделились, устроит? У них многое есть. В том числе особый интерес для меня представила запись вашего разговора с Кожаным относительно судьбы его сынка Виктора. Припоминаете?
Турецкий блефовал вовсю, будучи уверенным, что проверить то, что он говорит, ему будет невозможно. Ну а переть рогами на Султанова и его службу он никогда в жизни не решится. Ему достаточно только прозрачного намека, откуда факты, и этого хватит, чтобы судья поджал хвост. И если он поймет, что уже давно находится в разработке ФСБ, значит, на то были соответствующие санкции сверху.
Но он, кажется, еще сомневается. Значит, надо нанести еще удар. И Турецкий буквально в двух словах пересказал судье суть телефонного разговора Виктора Кожаного с подполковником Затыриным — этим-то материалом Рашид Закаевич разрешил ему воспользоваться при необходимости. Видимо, судья был отчасти в курсе — одна ж компания, а правильнее, шайка-лейка, наверняка что-то слышал. И оказался прав. Аргумент добил Слепнева, он понурился.
— Что вы будете со мной делать? — тихо спросил он.
— Лично я обещаю вам добиться, чтобы вас вышвырнули с позором из судейского клана и отдали под суд. Я недаром сегодня спросил вашего дружка Керимова, откуда у вас все эти дворцы-замки. Вы успели у мэра обсудить и эту тему. А я в этой связи в свою очередь постараюсь сделать так, чтобы вопрос о конфискации нажитого преступным путем имущества стал для вас и ваших приятелей самым насущным и острым в оставшейся жизни. Чем занимается сейчас Ираида Михайловна?
Слепнев вздрогнул так, будто его сильно ударили.
— А... а... какое отношение?.. Она ничего не знает!
— Самое прямое. А раз, говорите, не знает, я просто уверен, что ей будет безумно интересно узнать, какая судьба ее ожидает в ближайшем будущем.
— Я умоляю!.. Она... это... она спит! Рано ложится, — нашелся судья.
— Гурген Самсонович, проверьте, — обратился Турецкий к Филе.
— Что? Что он хочет с ней делать?! — почти взвизгнул Слепнев.
— Успокойтесь, уж насиловать-то ее никто не собирается, эту вашу кариатиду. Тьфу, прости господи... Все же посмотрите, Гурген.
Филипп, пошарив по карманам безвольного судьи, вынул ключи и неслышной тенью скользнул прочь из беседки. Дело сделано, и оставлять в пиджаке судьи своего «клопика», Агеев не собирался. А найти в доме твидовый пиджак — невелика проблема, не такому учили...
Хозяйка спала где-то на втором этаже, оттуда доносился ее могучий храп.
Дверь бесшумно закрылась за Агеевым. Поворачивать в замке ключ он не стал, лишний шум был не нужен. И когда вернулся в беседку, кивком головы показал Турецкому, что все в порядке, дело сделано.
— Вы поняли, что я вам сказал? — суровым голосом завершил, видимо, свой разговор с судьей Александр Борисович.
— Я понял, — коротко согласился тот.
— Одно только слово, и я вас — вот с его помощью, — Турецкий показал рукой на Филиппа, — раздавлю и размажу по земле как последнюю гниду.
— Гниды обычно маленькие бывают, — серьезно вставил Филя.
— Вот и я про то. Одно слово, запомните! Один звук! И все, что вы мне рассказали, станет достоянием ваших подельников. А они уж вас не пощадят, можете мне поверить.
— Я обещаю, — тонко пропищал Слепнев. — Но и вы...
— А я вам ничего не обещал! И не собираюсь. Просто повторяю: заткнуть свою пасть — это исключительно в ваших личных интересах. А теперь мы уходим, а вам я советую пойти и помыться, от вас воняет. Пошли, Гурген Самсонович.
— Ну что он? — спросил Филипп, когда они вышли за ворота.
— Полное ничтожество. Но я его, кажется, дожал. Будет молчать. Ну а если не сможет...