Единственный, кто терпеть не мог Тихона Платоновича, был участковый Сенькин. Он его ненавидел, причем в первую очередь по причине лютой зависти. Аргумент у Сенькина был прост. Ведь вот сколько раз к нему гости всякие именитые наезжали, а он ни разу не пригласил, не представил как местную власть. За стол не позвал. Да ладно, просто иной раз стакана не налил, хотя мог бы, сволочь!
И не было покоя душе майора Сенькина, раздираемой злобой и завистью.
А еще ему не давала покоя мысль о том, что егерь же виноват и в той громкой огласке, которую получила операция по зачистке, проведенная в районе. Некоторые агенты участкового, которых он вербовал среди бывшей заводской пьяни, подбрасывая им по мелочи и требуя, чтоб они узнавали, кто чем занимается, с кем и о чем болтает по пьяному делу и вообще, тоже не жаловали егеря. А вот один из платных доносчиков сообщил как-то, что когда в город приезжали бабы из правозащитных организаций, так они даже целый день провели у егеря, и тот им якобы подробно описывал, что происходило тогда в городе. Называл имена тех, кто участвовал в операции по зачистке, а также многочисленных жертв. И те все записывали, но опросить всех пострадавших не успели, поскольку их побыстрее вытурили обратно, в Москву. Однако вредный егерь на этом не успокоился и снова как бы воду мутит, письма куда-то рассылает.
Вот и рассуждал Сенькин, что делать. Вызвать к себе егеря и допросить его с пристрастием? Так ведь пошлет подальше и не явится. А какое ему обвинение выдвинешь? «Говорят, мол»? Это не факт. К нему явиться и устроить форменный допрос? А он, как и в прошлый раз, зарядит свои стволы — вот и войди! И конфисковать оружие не получится, все у него с документами в порядке. Да потом и неизвестно еще, кто стоит за его спиной, а то можно так нарваться, что мало не покажется. Прямо-таки душевно страдал Сенькин, оттого что не мог прижучить хитрого егеря.
Днем у Сенькина было немало работы. Всякая бытовая мелочь, драки, семейные мордобои, мелкое воровство. К тому же на последнем совещании, которое проводил с ними, участковыми уполномоченными, подполковник Затырин велел им всем регулярно обходить население, особо имея в виду тех, которые подверглись санкциям, и строго предупреждать о молчании. Ас кого получится, брать и подписки о неразглашении — пусть пустая бумажка, а лишний повод рты заткнуть.
Но вечерами его так и тянуло, так и влекло на тот конец города, где в непосредственной близости к лесу была расположена небогатая усадьба Воробьева — добротный дом, пара сараев, в одном из которых стояла лошадь, и клетушки всякие для домашней живности. Сенькин обходил кругами усадьбу, приглядывался, прислушивался, но... только снова и все больше огорчался — нужных фактов не находилось.
Правда, в последние день-два на занавесках освещенных окон вроде бы пару раз мелькнула тень мужской головы, но это мог быть и сам Воробьев. А как проверить? Вот и приходилось ему просиживать час-другой под забором как в засаде. А мысли его при этом невольно крутились вокруг одного предмета — вокруг Нинки, будь она проклята...
Конечно, у него имелась под рукой Люська, всегда готовая выполнить любое его желание, но временами она ему надоедала. Хотелось чего-то нового...
На Нинку у Сенькина был иной взгляд, хотя он понимал, что ему ничего не светит, однако втайне надеялся. А вдруг? Нет, чувствовал, что не совладает с ней Сенькин, не про него девка, и оттого тоже злился и сильнее ненавидел эту чертову семейку.
Он и сам не мог бы объяснить себе, какая острая нужда вывела его сегодня на охоту.
На закрытой занавеске раз-другой задержался явно мужской профиль — и, что важно, отнюдь не воробьевский. У того бородка и усы, а тут вроде как совсем молодое лицо. Но — мужик! «Погоди, охолони!» — подумал Сенькин. А в чем дело? Разве у девки не может быть ухажеров? Что тут странного? Взрослая ведь, двадцать лет...
Но тогда кто? Почему-то этот вопрос стал чрезвычайно важен для майора, затаившегося в кустах, возле забора егеря, где, если прижаться к щелям меж досками вплотную, обнаруживался хороший обзор.
Он плотнее запахнул утепленную куртку и пониже на лоб надвинул фуражку. Заодно успел ощутить на боку уверенную тяжесть «Макарова». Как же без оружия-то? Чай, глухая ночь на дворе!