– Перестань, папа! – покраснела Ксения. – Там такие идеи! Такие пророчества! Папа, ты должен сделать так, чтобы этот роман напечатали.
– Перестань, Асенька! Ну, почему ты считаешь, что я должен?
– Папа! Как ты не понимаешь? А ещё профессор… – Ксения капризно сжала губы. – Такие идеи требуют всестороннего общественного обсуждения. Этот Иван дал картину коммунистического будущего! Написал он коряво, тут не поспоришь, но это всего лишь вопрос литературной правки. Это не главное! В редакции много бездарей умеющих гладко излагать банальности. Главное – идеи, прогнозы, утопии…
– Вот! – рассмеялся Николай Игнатьевич. – Утопии… Впрочем, хорошо. Пусть будет по-твоему. Кажется, у мамы какой-то родственник работает у Вольфсона6. Поговори с ней, пусть через него передаст. Как раз его издательство такими утопиями и промышляет.
Лев Владимирович Вольфсон заинтересовался рассказом своего заместителя, о так понравившемся его племяннице тексте. Он устал слышать обвинения идеологических работников Ленсовета и Ленглавлита в аполитичности, в низкопробности и ангажированности. «Если там и в самом деле увлекательно подаётся идея светлого коммунистического будущего, то это может и вопрос с Главлитом снять и привлечь читателя» – думал он, разговаривая с Лотманом.
– Передай сестре, пусть приходит этот их самородок. Побеседует со Стеничем7. Тот же у нас дока. В пять минут раскусит, стоит с пионером дело иметь или… – Вольфсон сделал рукой жест, как будто отмахнулся от назойливой мухи.
***
Валентин Стенич был очень недоволен. Поручить ему, мастеру и знатоку стилистических особенностей романской и германской лирической поэзии, сочинить заключение на какой-то графоманский бред! Но от директора зависела зарплата... Ах, эти пошлые деньги… Но без них жить неудобно, он пробовал. В свои тридцать лет Стенич уже попробовал и революционной романтики, и изысканной богемной жизни. Последняя ему понравилась куда больше.
Тяжёлая стопка исписанных бисерным почерком листов привела его в ужас. Он не смог прочитать и половины. Бросил сначала на первой главе, потом взял себя в руки и одолел ещё несколько. После этого у него заболели зубы, челюсти и мозг прямо в черепной коробке.
Что касается коммунистических идей обильно рассыпанных по всему повествованию, то они не вызвали у Стенича не то чтобы восхищения или омерзения, нет. Они не показались ему даже оригинальными. Всё это изложено ещё в работе так почитаемого большевиками Энгельса. Просто обёрнуто в подобие художественности.
Когда Валентин Осипович попытался донести до директора издательства всё, что думает по этому поводу, то был поражён в самое сердце, услышав резкую отповедь.
– Валя! Это же прекрасно! Это то, что нам нужно! Языком литературы передать идеи коммунизма. От нас тогда Главлит отстанет, может быть, даже заказы появятся от Ленсовета, да, чем чёрт не шутит, может в Москве заметят.
Поэтому тебе, Валя, придётся встретиться с этим самородком Ефремовым и рассказать, как правильно пользоваться пишущими инструментами, чтобы текст получался читабельным, чтобы… – он сделал многозначительную паузу. – В общем, ты понял.
Сегодня пришёл автор всего этого безобразия, чтобы возрадоваться счастливой вести о приёме в печать его «великого творения». На столе второго редактора лежала папка с текстом. А перед Стеничем на стуле сидел крепкий высокий парень, совсем не похожий ни на учёного, ни на литератора. Больше всего он напоминал пролетария с плакатов. Крепкие кулаки лежали на коленях, словно дожидаясь, когда можно будет ковать и крушить.
– И так, Иван Антонович, – Стенич протёр круглые очки и раскрыл папку. – Очень приятно, что вы со своим замечательным романом обратились именно в наше издательство. В целом, на общем идейно-политическом уровне, ваше произведение вызывает определённый интерес. Чувствуется, что вы внимательно ознакомились с трудами Фридриха Энгельса и Карла Маркса.
Он сделал паузу и глянул поверх очков на посетителя. Тот сидел, не меняя позы и не выказывая волнения.
– Но я обязан сказать вам, уважаемый Иван Антонович, что в том виде, что вы нам представили, текст опубликован быть не может.
– По-п-почему? – страшно заикаясь от волнения, спросил Ефремов. – Если, как Вы говорите, он так хорош, то что мешает? Я со-согласен на любые коррективы, если будет сохранено главное. Гы-главное это сохранить описание коммунистического общества в привлек-к-кательном виде.
С каждой фразой кандидат в молодые прозаики заикался всё сильнее.
– Что ж вы так разволновались? – вздохнул Стенич. – Мне нравится ваш конструктивный подход. Мне нравятся ваши идеи. Мне не нравится стиль изложения. Вот послушайте. Он открыл вторую главу и начал читать вслух:
Орбита планеты Торманс. Звездолёт прямого луча «Тёмное пламя». Чеди Даан и остальная команда звездолёта
Вдруг все погасло. Чувство провала, падения в бездну придавило гаснущее сознание. Мучительное ощущение внутреннего нервного взрыва заставило ее кричать надрывно и бессмысленно. На самом деле Чеди лишь беззвучно шевелила губами. Ей казалось, что все ее существо испаряется, точно капля воды. Потом ледяной холод сковал ее в глубине той бездны, куда она падала без конца…
С чувством целости тела к Чеди вернулось сознание. Струйки тонизирующей газовой смеси тихо обвевали ее покрытое потом лицо. Медленно, боясь не пережить вторичного распада сознания, Чеди скосила глаза на правые экраны. На них не виделось ничего, кроме мутной и серой пустоты. Налево, где раньше сияла светоносная мощь миллионов солнц центра Галактики, тоже виднелась непроглядная чернота. Чеди встретилась глазами с Фай Родис. Та слабо улыбнулась и, видя, что Чеди собирается что-то сказать, приложила пальцы к губам.