Вот он сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и читает книгу, так увлечённо, что появилась складка между бровей.
Вот он идёт по коридору стеллажей, запихнув одну руку в карман джинсов, а другой поглаживая корешки книг.
Вот ещё и ещё множество фотографий его лица, отдельно губ или глаз. Где он смеётся над комедией или плачет над драмой.
Воздух застрял в горле. Алек едва устоял на ногах.
— Я хотел сказать, направо! — вбежал в комнату запыхавшийся Джонатан, но тут же остановился в проходе, когда заметил, куда именно уставился Алек. — Чё-ёрт, — страдальчески простонал он и упёрся лбом в косяк двери. — Я знаю, что это всё выглядит по-мяньячному, но это не так. Я люблю фотографировать, а оказавшись запертым во сне, особо не пофотографируешь, поэтому я снимал то, что мне интересно. То, что меня привлекает. Прости, если тебе не нравится, я всё уничтожу, — всё болтал Джонатан, боясь повернуться к Алеку лицом и взглянуть в его глаза.
— Сколько? — лишь спросил Лайтвуд.
— Что сколько? — не понял Джонатан и даже оторвался от косяка.
— Сколько ты уже здесь? — Алек ткнул в одну из фотографий. — Вот эту книгу я читал месяцев пять назад.
Джонатан закусил губу, не отвечая.
— Сколько?! — нервы и так в последнее время были не в порядке, и Алек ощутил, как волнение затапливает его по самое горло.
— Полтора года, — грустно ответил Джонатан, и у Алека ёкнуло сердце.
— Господи… — выдохнул он. — Как же ты так… почему ты не появился раньше? — отчаяние и боль душили.
— Я же говорил, что у меня не хватало сил. Когда мне исполнилось восемнадцать два года назад, я старался, как мог, но выбраться из темноты не получалось. На грудь постоянно что-то давило и мешало двигаться. А когда я впал в кому, то постоянно находился во сне, мне больше ничего не оставалось, как бороться каждую минуту, и в конце концов я смог пробиться и сотворить себе этот дом, — Джонатан прошёл в комнату и остановился напротив Алека, который жадно слушал каждое его слово, — А через полгода появился ты. Но… к сожалению, не видел меня, не слышал и вообще проскальзывал через меня, как сквозь призрака. Я думаю, это потому, что ты прошёл свою часть нашей связи, а я все ещё был слаб, чтобы окончательно завершить свою, и застыл где-то на середине, — Джонатан приблизился ещё плотнее. Его глаза горели, как два факела. В них был столько обожания и счастья, что Алек забылся. — И всё это время я мечтал лишь об одном, — он сделал паузу, впитывая в себя эмоции Лайтвуда. — Чтобы просто коснуться тебя, почувствовать и поцеловать.
Вниз живота вдруг ухнуло сердце, и Алек глубоко вдохнул и прикрыл глаза, приводя себя в чувство. А когда открыл, Джонатан стоял уже невыносимо близко. Его дыхание касалось губ Алека, а пальцы гладили воздух в миллиметре от его руки. Не касаясь по-настоящему, но жутко ощутимо. До мурашек.
Это было слишком.
И Джонатан поцеловал его. Без пошлости, без пафоса, словно имел право на такую невыносимую интимность. Словно имел право на самого Алека. А Лайтвуд даже вздохнуть не успел, не то, что думать. Все тело запульсировало в такт сердечного ритма, будто это он сам был сердцем.
Тёплым, большим сердцем в руках Джонатана, который уверенно врывался в его сознание, позволяя себе убийственную откровенность и вседозволенность.
Алек не был против. Ни против его жадных влажных губ, ни против рук, которые пробрались под футболку и стискивали бока, ни против того, что его прижали к стене и притиснулись всем телом.
Он не был против Джонатана, потому что сам всего этого хотел и отдавался ему, принимая и впитывая в себя его ласку.
Отдавая самого себя.
***
Если бы Алека сейчас кто-нибудь спросил, что он чувствует, то Алек бы не нашёл, что ответить. Он вообще не понимал, реально ли всё то, что с ним происходит. И реальны ли эти встречи. Каждый день Алека занимали лишь мысли о Джонатане, о том, как ему помочь.
О его улыбке и руках.
Лайтвуд стал жутко рассеянным. За прошедшую неделю почти перестал есть, отвлекался на занятиях, забивал на домашку, не разговаривал с семьёй, стараясь сразу заснуть. После учёбы он сначала ехал в больницу и находился с Джонатаном. Говорил с ним, гладил по руке, поправлял одеяло и расчёсывал волосы. Он делал всё это потому, что знал — тот чувствует и слышит его. Джонатан сам рассказал, что тоже ощутил его прикосновение, когда Лайтвуд впервые пришёл к нему. И испугался, что теперь всё может измениться. Испугался, что когда Лайтвуд догадается, то ему придётся всё объяснять. А когда Джонатан заметил на своей ладони имя Алека, вообще запаниковал и начал яростно оттирать, но не успел, так как Лайтвуд уже успел заснуть.
Джонатан просто боялся.
Боялся, что со своим грузом, со своей болезнью будет причинять Алеку только проблемы. Боялся быть разочарованием для своей пары. Почему именно Алеку достался бракованный соулмейт? Он не заслужил такого.
Не заслужил мучиться с Джонатаном.
Но Моргенштерн не мог потерять Алека. Не теперь, когда в полной мере ощутил близость со своей парой. Узнал его настоящего, почувствовал его прикосновения и поцелуи. И был счастлив, когда тот приходил к нему в больницу и подолгу сидел около его кровати. В такие моменты Моргенштерн не мог себя сдерживать и оставлял маленькие послания на своей руке, чтобы Алек, сидящий у больничной койки, мог узнать, о чём сейчас думал Джонатан.
Эти послания ничего интересного в себе не несли, но для Алека они были особенными. Он любовно выводил пальцами по буквам надписей, которые оставлял Джонатан для него. Это могло быть неловким: «Я чувствую запах одуванчиков. Ты что, принёс мне цветы?», или нежным: «Уже скучаю, жду не дождусь ночи». И такие маленькие записки заставляли биться сердца Алека сильнее, а метку горячо пульсировать.
А затем он спешил домой, чтобы побыстрее заснуть и увидеться с Джонатаном. Жизнь превратилась в сплошное ожидание, Алек словно куда-то торопился, не насыщаясь частыми встречами со своей родственной душой. Он не хотел себе признаваться, что боялся того, что у них осталось слишком мало времени.
Что однажды Алек заснёт и не встретит Джонатана во сне.
***
Сегодня получилось освободиться раньше, и Алек, не упуская возможности, помчался домой. Настроение было на высоте, и метка приятно пекла под сердцем, подгоняя Лайтвуда. Джонатана Алек нашёл дремлющим на заднем дворе дома, где находился небольшой сад и стояла широкая скамейка с мягкими подушками. Лайтвуд сел с ним рядом и коротко поцеловал в щеку, от чего тот смешно зажмурился и открыл глаза.
— Не знал, что тебе нужен сон, — улыбнулся Алек. Сидеть так просто со своей парой было очень трудно. Хотелось постоянно касаться его и обнимать. Алек ощущал себя влюблённым идиотом, но контролировать себя было выше его сил.
— Не нужен, но мне же надо как-то коротать свободное время, пока я жду тебя, — ответил Джонатан, разминая шею. Его темно рыжие волосы заблестели на солнце, и Лайтвуду вспомнилась Клэри. Он ведь так ничего у неё не спросил насчёт оберегов.
— Я хожу к тебе в больницу каждый день, но ни разу не встретился там с твоей сестрой.
Джонатан прикусил губу и склонил голову. Лайтвуд тут же пожалел, что завёл эту тему.
— Она приходила раньше каждый день, — тихо начал Джонатан. — Я слышал её голос и чувствовал запах её духов, но потом она стала всё реже и реже приходить. А когда появлялась, то больше ничего не говорила… Иногда я слышал, как она плачет.