— А ты говорила — одежные деревья, — удивился я. — Оказывается, надо старую одежду посадить, чтоб новая взошла.
— Так это если хочешь обновить изношенную одежду, — снисходительно улыбнулась она. — А если хочешь что-то новое вырастить, то приходишь к одежным деревьям.
— А может, и мою одежду кто-то с одежными деревьями придумал?
— Нет, не может, тогда бы она взошла, а она не взошла. Да и не могут такого одежные деревья. Потому что никто им представить такое не может.
«А я вам и не такое еще представлю», — подумал я, еще не представляя, что могу представить. Одно устремление обнаружилось. Зудящее. Очень мне хотелось этой девочке сюрприз вырастить.
— Ну, тогда Колченога позови.
— А он сам каждый день приходит, про тебя спрашивает, все сомневается — мертвяк ты или не мертвяк.
— А ты ему что отвечаешь?
— А какой же ты мертвяк?! У мертвяков мужского корня сроду не было, потому они и мертвяки, а у тебя вон какой симпатичненький…
— Нава! — воскликнул я предупреждающе. — Неужели, кроме этого, никаких других отличительных признаков нет?
— Есть, конечно, но этот главный! — удивилась она моему возмущению. — Сразу видно. А по фигуре бывают и похожие.
— Так мужики тоже в штанах ходят — ничего не видно!
— Еще как видно — корень, как ни прячь, он отовсюду торчит.
— Ну, по твоим рассуждениям, женщины тоже мертвяки — нет у них корня, главного отличительного признака.
— Скажешь тоже, — засмеялась она. — Ты, Молчун, иногда как скажешь, так хоть стой, хоть падай! Женщину даже ты с мертвяком не спутаешь. Женщина и есть женщина, даже глупый мертвяк женщину сразу узнает, а ты говоришь женщины — мертвяки. Смешной ты, Молчун!
Я вздохнул. Спорить бесполезно — она меня не слышит. Не разумеет. Хотя это я не разумею. Она в своем мире, а я — чужак. Тащу свои комплексы из другого мира. Ничего не помню, а комплексы сохранил. Глупость очевидная.
— Ну, давай оденемся, а то вдруг опять придет, — поторопил я. — А я не смогу ему показать, какую одежду замечательную ты мне вырастила.
— Да вот, вырастила, — гордо улыбнулась Нава. — Давай оденемся. Вдруг и правда кто придет. Колченог — не знаю, он не очень любит ходить, хотя вот тебя с Обидой-Мучеником аж от Тростников доставил. Это ерунда, что не он тебя нес, он то, что из тебя падало, собирал, да только потом все выбросил — страшно стало. И Обиду-Мученика разговором вдохновлял. Мы без разговоров никак не можем. Ты это, Молчун, учти и не молчи, как Молчун. Болтать без умолку, как Болтун, тоже плохо. Потому что все говорить хотят, а когда только один говорит, то другим плохо. Потому что слова если в голове появились, то должны изо рта выскочить, а то голова лопнет.
За разговором она помогала мне натянуть штаны и рубаху. Я поел кашу чисто, ничего на себя не капнул, не успел — отобрали. Вторая процедура одевания прошла легче — я уже мог сам задирать ноги и руки и делать прочие необходимые телодвижения.
— Ты поела бы, пока еда свежая, не перебродила, — вспомнил я, что она сама еще не ела.
— А и поем, — обрадовалась Нава. — Я все думаю, что я еще не сделала, а оказывается, не поела. Ну, ты посиди рядом. Мне с тобой веселей есть будет. А то, когда одна тут жила, редко готовила. Скучно одной-то есть. Совсем мало еды не сделаешь; когда мало, она не так вкусно получается, а на одну много не надо. А с тобой теперь хорошо — и тебя покормить, и самой поесть.
— Не болтай, Нава, садись и ешь, — подтолкнул я ее рукой к табуретке.
Она и села, и есть начала. Я сидел напротив и любовался. Очень мне понравилось, как она ест. Не жадно, чистенько-аккуратненько, но со вкусом, с наслаждением едой. Что-то мне это напомнило, как будто я когда-то уже так сидел и смотрел, и мне нравилось сидеть и смотреть, хоть я знал, что первый раз вижу, как Нава ест.
— А давай я тебя тоже покормлю, — предложила она. — Ты так вкусно смотришь на меня!.. Чуть-чуть… Чтоб живот не заболел.
Она протянула ложку с кашей мне. Я с удовольствием снял губами с ложки кашу, стараясь быть предельно аккуратным.
— Как ты хорошо кушаешь, — похвалила кормилица. — На еще.
Я взял, но посоветовал, жуя:
— Сама ешь, чтоб вместе.
— Угу, — кивнула Нава, наполнив рот кашей. Хорошо у нас получалось.
И тут в дверях послышались покряхтывание, попыхивание и ехидный скрипучий смешок:
— Шамаете, значит… Меня не дождались, сами все хотели слопать… А я тут как тут, иду мимо, чувствую — пахнет… Как не зайти? Когда в доме есть еда, надо заходить и снимать пробу. Оказать внимание хозяевам. Дом без гостя, что человек без кости.
Он решительно приставил к столу третью табуретку, подвинул к себе котелок, с сопливым хлюпаньем понюхал его содержимое и, взяв мою ложку, лежавшую на столе, принялся есть.
Я вопросительно посмотрел на Наву. Вроде старого человека гнать неудобно, но как-то он себя не так ведет, нехорошо. Как у них здесь принято? Не должен ли я защитить свою женщину?
Она совсем не реагировала на старика, будто он предмет мебели. Ну и я расслабился. А дед чавкал и брызгал на одежду с застарелыми и свежими пятнами. Я даже отодвинулся подальше, чтобы он на мою новенькую одежку случайно не попал. Вот на кого было неприятно смотреть! При этом он еще зыркал по сторонам в поисках съестного. Особенно его интересовало корытце, закрытое крышкой, чтоб плесень не образовалась. Это мне Нава объяснила.
Старец поскреб по дну, на удивление быстро опорожнив котелок, облизал ложку и губы, далеко высунув язык, и сообщил:
— Невкусно. Не научилась ты еще, Нава, вкусно готовить. Без мужика разве научишься? Женщина без мужика, как рот без языка. Вот Молчун станет мужиком — ты и научишься. С мужиком сразу научишься, потому что его кормить надо, а если мужика не кормить, он по сторонам глядит. А ежели по сторонам глядит, то и ноги сделать норовит… Так что ты корми его. Пока он, правда, не мужик. Какой из него мужик. Если голова только-только приросла, а то отдельно от тела была. Обида-Мученик тело нес, а Колченог — голову и разговаривал с ней. Только голова без тела не по-людски шелестела.
— Ты чего несешь, старый пень? — вдруг осерчала Нава. — Какая голова без тела? Это у тебя тело без головы! Все высохло внутри: стукни — дым пойдет с пылью. Ты чего болтаешь? Всегда у Молчуна голова на месте была, не то что у некоторых, у которых что есть голова, что нет — все равно. И мужик он хороший!
— Какой же он хороший мужик, если женщину распустил? Еще никого не родила и готовить не научилась, а уже кричит на меня.
И тут я почувствовал, что мне надоело стоять бревном вкопанным и даже листьями не шелестеть.
— Знаешь, дед, — сказал я, — кажется, я уже стал мужиком, и почему-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке стукнуть, посмотреть, что у тебя там внутри, — может, и на самом деле труха пыльная? Давай посмотрим…
Сил бы у меня поднять табуретку не хватило, но голос мне удалось изобразить весьма грозный, умел я, оказывается, голосом владеть. И брови нахмурил, гнев на физиономии быстренько сляпал. Но Старцу большего и не понадобилось — он вскочил с табуретки и мгновенно оказался у выхода.
— Ты, Молчун, лучше бы молчал! — сердито выкрикнул он. — Неправильно тебе голову прилепили. А может, она и не твоя вовсе?..
И растворился в сумраке сеней.
— Носит же ветер по лесу, — вздохнула Нава. — И гнать — грех, и терпеть — смех. Ты, если я старая такая же буду, лучше меня мертвякам отведи. Не хочу я так…
— Я старше тебя, — усмехнулся я. — Это тебе придется для меня местечко глухое в лесу искать.
— Фу-у, — нахмурилась Нава. — Куда-то у нас не в ту сторону разговор пошел. Давай снова начнем… Как ты меня здорово защитил! Мне даже самой страшно стало, когда ты меня защищал. Где это ты научился такой голос делать? У нас никто так не умеет, даже если сильно рассердится. Кричать умеют, а ты не кричал, ка-ак сказал… Если б я не знала, что это ты старику так говоришь, то раньше его в дверь выскочила бы… «Кажется, я уже ста-ал мужико-ом, — попыталась она меня изобразить, но с ее музыкальным, как колокольчик, голоском это получалось очень потешно. — И-и-и по-че-му-у-то мне хочется табуреткой тебе по грибной шляпке, — сделала она резкое ударение на „мне“, — стукнуть, посмотреть, что-о-о у тебя там внутри, — может, и на самом деле труха пыльная? Дава-ай посмо-о-трим…» А правда, верно ты заметил, что у него лысина на грибную шляпку похожа — точно как у бледной поганки… Ты меня всегда защищай, Молчун, мне нравится, как ты меня защищаешь… Настоящий муж!