Я прождал уже больше часа, когда он наконец появился, вырядившись без малейшего уважения к своему животному великолепию в гнусный костюмишко горчичного цвета. Меня всегда оскорбляли эти так называемые забавные фотографии, где тигры, львы и даже собаки пародийно изображают людей.
Я поднялся на пятый этаж и постучал в дверь. Он открыл и, кроме внезапной, неподвижной напряженности тела и взгляда, не проявил никаких признаков беспокойства или удивления. Наверняка он и понятия не имел о связующих нас тайных узах, но уже знал, что я дорого ему плачу. Я был для него непонятным, но щедрым нанимателем. Я толкнул дверь, и он отступил. Я вошел и закрыл ее за собой.
Брови вразлет на гладком матовом лбу касались у висков своими черными крыльями беспорядочного неистовства блестящей и дикой гривы. Под выступающими скулами западали щеки — вплоть до прорези никогда, казалось, не знавших одышки губ. Лицо его было бесстрастно, немного недовольно, но в глубине глаз таилась крайняя сосредоточенность, потому что правую руку я держал в кармане своего плаща.
Я немного вытащил свой кольт. Мне требовалось быть во всеоружии.
— Сними-ка с себя этот дерьмовый костюмишко.
Предстань он передо мной в таком виде в момент употребления, эти нелепые одежки угробили бы мое воображение, лишая его наиболее верного возбудителя: вида натуры, столь близкой к своему первоисточнику, не несущей на себе бремени никакого прошлого и у которой будущее может потребовать всего.
— Снимай, говорят тебе…
На его лице появились признаки циничного понимания…
— Нет, старина. Ошибаешься. Глубоко ошибаешься. Это совсем не то, что ты думаешь. Не пытайся понять. Я тебе плачу, чтобы ты слушался. Ну, давай снимай эту мерзость и надевай свою кожу…
Он переоделся, не спуская с меня глаз. Кожа ему шла донельзя. Она подчеркивала все, что было брутального в его облике.
Он стоял предо мной, расставив ноги, подбоченясь, куртка распахнута на белой майке…
Я сел на кровать и стал на него смотреть. Я пополнял свои запасы.
Я оставил ему тысячу франков.
Он быстро приручался. Я хотел быть в этом совершенно уверенным и прекратил посылать ему деньги.
Прошло несколько дней, и я уже начал говорить себе, что ошибся и что он не способен на такую гордыню.
Лора ужинала с бразильскими друзьями, оказавшимися тут проездом, и собиралась прийти ко мне около полуночи. Было начало первого, когда в дверь позвонили.
Руис стоял неподвижно, держа руки в карманах своей кожанки: в его теле и взгляде была беспокойная и в то же время решительная сосредоточенность. Я подумал было, что он инстинктивно понял, чего я от него ждал, с каким тайным жаром надеялся избавиться от самого себя. Что в ожесточении, с каким я преследовал его и провоцировал, была мечта об избавлении, надежда, что Руис положит конец моим потерям, разом освободив от последних исторических пережитков, я уверен в этом теперь, когда пишу эти последние страницы с сознанием, что попался в западню именно из-за избытка памяти…
Но Руис не был ни достаточно цивилизован, ни достаточно дик, чтобы понять. Он был не из моего конца света. Он пришел не из братских побуждений. Он всего лишь явился за своей платой. Я был для него непостижим, но он рассчитывал на это непостижимое, чтобы по-прежнему тянуть деньги.
Я оставил его и прошел в гостиную; Лора могла вернуться с минуты на минуту, и не знаю, боялся я или надеялся, что она окажется здесь…
Я чувствовал присутствие Руиса за своей спиной, он стоял совсем рядом, пока я брал деньги в бумажнике. Я оценил его полное молчание, это инстинктивное принимание того, что должно было в наших отношениях оставаться непроговоренным. Кроме напряженного взгляда, лицо его воздерживалось от любого выражения, потому что он наверняка чувствовал себя здесь на чужой территории и не хотел в этом признаться. Было что-то наивное в уверенности, с которой он взял деньги, как будто они действительно ему причитались.
— Gracias, señor[17].
Он дошел до двери и бросил на меня еще один взгляд.
— Adios, señor[18].
Он явно успокоился. Непостижимое по-прежнему благоволило к нему. Я не вернул ему паспорт, но его, видимо, это не заботило. Он был уверен, что мы скоро увидимся.
Лора вернулась всего через несколько минут после его ухода. Оживленная, смеющаяся, она бросилась целовать меня в каком-то радостном порыве. У меня не осталось сил даже на улыбку. Я был слишком близок к истине. Я знал, что зашел уже очень далеко и почти достиг цели. Она отстранилась немного, чтобы получше рассмотреть меня, руки ее лежали на моих плечах, но вдруг лицо ее омрачилось.