– Зачем ты это делаешь?
– Не знаю, – отвечал я. – Я не бразилец.
Тут она наконец улыбнулась. А потом улыбалась еще и еще, обнимая меня. Она вышла и подобрала мои одежки, но я отказался надеть их и до самого Парижа просидел за рулем нагишом. Чтоб показать ей, что еще способен на любовные безумства.
Я вылез из ванны и стал слоняться по пустому и, что ни миг, пустевшему все явственнее дому. Четыре кресла и диван в гостиной отчаянно зияют, все вещи и вещицы томятся бесхозностью. Вокруг полумертво. И самые знакомые предметы – не более чем следы мнимой жизни, которую я, может, прожил бы до конца, не подозревая, что она ненастоящая, не встреться мне ты, Лаура. Если бы не ты, я бы и не заметил, что меня нет. У нас дурацкие представления о рождении. Чтобы родиться, мало появиться на свет. Дышать, страдать, даже наслаждаться еще не значит жить, постичь же, что это значит, можно только вдвоем. Счастье вырабатывается совместными усилиями. Вот проходят секунды, проходят минуты, и этот длинный караван нагружен пряными крупицами счастья – ведь он идет к тебе.
Зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал твой голос, в нем звучали тревожные нотки:
– Алло! Алло! Это ты?
– Лаура…
– Ты меня испугал, я подумала, это не ты.
– Мне тоже так кажется, когда тебя нет рядом.
– Что с нами будет, Жак? Что с нами будет? Счастье – это… это что‑то бесчеловечное. Все время ждешь беды.
– Ну, может, как‑нибудь все утрясется.
– Что утрясется, счастье?
Твой голос задрожал. Да ты, никак, плачешь.
– Мне страшно, Жак! Мне так хорошо с тобой, так хорошо, что я… ну да!.. все время жду чего‑нибудь плохого.
– Не бойся и не думай, что жизнь потребует с тебя расплату за счастье. Жизнь – капризная штука, ее не поймешь, но бесспорно одно: ей все едино. Где счастье, где несчастье, она не разбирает. Идет себе, не глядя под ноги.
– Ты прочитал мое письмо?
– Какое письмо?
– Я написала тебе прощальное письмо перед отъездом в Венецию.
– Постой…
Я порылся в стопке писем на столе и нашел:
Жак, между нами все кончено. Больше я тебя не увижу. Когда ты прочтешь это письмо, меня уже не будет на свете. Прости меня. Я не могу без тебя жить.
Я снова взял трубку:
– Прочел я твое письмо. Приятно было?
– Ты себе не представляешь! Наревелась всласть. Так здорово играть в страшилки, когда на самом деле нечего бояться. Страшно люблю, когда оказывается, что ничего ужасного не произошло.
– Что‑то вроде магического заклинания?
– Ага, бразильские штучки.
– Да, но я‑то каждый раз пугаюсь. А когда‑нибудь, наоборот, это будет всерьез, а я не поверю. Зачем ты это делаешь, Лаура?
– Сказать по правде?
– Да.
– Просто из суеверия, это все равно что постучать по дереву. Я ведь не шутила, когда сказала, что все время боюсь. Когда я счастлива, мне всегда не по себе, как будто я в чем‑то виновата.
– Религиозное воспитание.
– Возможно. Или нас и правда ждет какая‑то беда и я ее предчувствую.
Я не ответил.
– Да и вообще, всем известно, что счастье – это коммунистическая пропаганда.
– Жди, я еду к тебе.
Я бросился одеваться. Руки у меня дрожали. Неужели Лаура все поняла, все знает, но из жалости ко мне не хочет говорить прямо? Нет, не может быть. Я бы заметил. Да и как, как, боже правый, могла бы она догадаться? Ведь у меня ни разу не было осечки. Я отлично выкручивался. Не подавал и виду, что… это стоит мне такого труда. Или хоть каких‑то усилий. Так бдительно следил за собой. Выдерживал стиль. Чтобы она думала, что все легко и просто. Да нет, какие могут быть сомнения и страхи – ведь я так часто слышу, как в самый острый миг она выкрикивает: “О, вот, вот, вот!” – и стонет, а это означает: есть! я выиграл! я горд собой! Крик Лауры – конец моих скитаний и возвращение домой.
До “Плазы” я дошел пешком и по лестнице взбежал на нужный этаж. Лаура открыла дверь, на ней было что‑то прозрачное, в руках букет цветов – ее вечно обстреливают со всех сторон букетами, но стрелы попадают ей не в сердце, а всего лишь в вазы. Я никогда не расспрашивал Лауру об этих поклонниках, и только постоянный запах роз напоминал об их существовании.
У нее узкие глаза, какие в Бразилии называют “азиатскими листочками”, лоб обрамляют собранные в узел пышные темные волосы, а в очертании губ столько нежности и беззащитности, что я никогда не знаю: целовать их или только ласкать взглядом. Кто‑то из знакомых сказал о нас с Лаурой: “Не могу понять, что она находит в нем, а он – в ней”. Но это как раз и доказывает, что два человека действительно нашли друг друга. Она кладет голову мне на плечо, и я с удивлением понимаю: вот каково его предназначение! А шея – сколько в ней природной грации, которую не передать кочующим из книги в книгу лебединым эпитетом! А талия такая тонкая, что я не верю собственным ладоням, зато мгновение спустя они скользят по пышным бедрам. Когда же падает волна распущенных волос, я сбиваюсь с дыхания, точно от быстрого бега.