Лаура глянула на меня поверх книжки:
– Ты часто думаешь о сыне, Жак?
– Все чаще. Всеобщая иллюзия – видеть в детях свое продолжение. Как будто мы не исчезнем совсем.
Лицом Жан-Пьер похож на ту женщину, с которой я тридцать один год тому назад вступил в брак, а пятнадцать лет назад разошелся. Не очень‑то приятно каждый раз, глядя сыну в глаза, натыкаться на осколки прошлого. Он всегда был со мной предельно почтительным, но между нами стоит что‑то такое, что трудно выразить словами: мне кажется, нас разделяет именно то, в чем мы как настоящие отец и сын похожи друг на друга, – разделяет, потому что не нравится ни одному, ни другому; попытайся мы сблизиться, пойдут взаимные признания, попреки и обиды; что делать, сказывается крестьянская закваска, повадки, въевшиеся в плоть и кровь за века кабального труда, сначала на поле феодала, потом на своем собственном. Как наши предки пеклись о посеве и урожае, так мы – о вложениях и доходах. Когда‑то я лелеял надежду, что Жан-Пьер посвятит себя искусству – как же! Взять реванш у судьбы, подменив себя сыном, – такого не бывает. Он очень редко улыбается – видно, насмотрелся на меня, причем не без сочувствия. Связи с женщинами у него, в отличие от меня, обычно бывают быстротечными и краткосрочными. По-настоящему, насколько мне известно, он любил дважды. Первый раз – итальянку, на которой, как он сказал, он “не женился, помня о тебе”. Его мать, когда я передал ей эти слова, сочла их совершенно загадочными. Я же понял их так, что бросить молодую женщину после короткого романа не так подло, как сорокалетнюю после двадцати лет совместной жизни. Второй страстью моего сына, знаю понаслышке, была единственная дочь крупнейшего промышленного воротилы северных областей страны, но от легкого пути к богатству он предпочел отказаться. Меня нисколько не удивило, когда после выборов 1974 года он отверг предложение войти в правительственный аппарат, – французской политикой он всегда брезговал, как будто втайне взращивал честолюбивое намерение изменить мир. Впрочем, скорее всего, я приписываю ему свои собственные юношеские мечты. “Изменить мир”… Чтобы затевать такое грандиозное дело всерьез, надо отказаться от всяких личных амбиций, потому что прежде всего оно требует полной самоотверженности.