– У вас возникли затруднения?
– Да. То есть… пока еще я справляюсь. И пришел… скорее… проконсультироваться. Узнать, что меня ожидает.
– В общем, вас привело беспокойство.
– Что‑то в этом роде.
Он понимающе кивнул:
– Предзакатная тревога. Сердце ноет на закате, каким бы прекрасным он ни был. Сколько вам лет?
– Через два с половиной месяца исполнится шестьдесят.
Он с дружеской усмешкой посмотрел на меня поверх очков:
– И что же вы рассчитываете узнать такого, чего не знали до сих пор?
– Сколько мне… еще осталось?
– А на что вы годитесь сейчас?
Я слегка опешил. Этот вопрос так плохо вязался со старичком, словно сошедшим со страниц сказки Андерсена, что я почувствовал себя за пределами реальности, как будто не врач разговаривал с пациентом, а два персонажа перепутали авторов и теперь пытались понять, что они оба тут делают и в силу какого сбоя обычного хода вещей их сюда забросило.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, каковы ваши сегодняшние возможности?
– Раз или два в неделю – спокойно. Если же сверх того…
– То?..
– …большой вопрос.
– У вас уже были срывы?
– Так, чтобы совсем, – нет. Но я уже не тот, что прежде. Или, вернее, я уже не я. Такое чувство… что я все теряю.
– Как будто весь мир ускользает от вас.
– Именно.
– Остается уточнить, что такое для вас “мир” и какие… э-э… ценности вы теряете.
– Любимую женщину.
– А-а!
Он одобрительно кивнул, явно довольный и даже обрадованный моим ответом. На благородном лице читалось воодушевление жюль-верновских ученых и кроткая, но непоколебимая верность идеалам.
– Любимая женщина… да, конечно… Но иной раз женщину любят… к сожалению, как инструмент обладания миром. На ней играют, как на скрипке всесилия, извлекая из ее струн упоительные аккорды. А я, простите, слишком стар, в моем возрасте и думать‑то смешно о силе. Вы, вероятно, придирчиво следите за собой?
– Постоянно. Это становится манией. И все труднее от нее отделаться. Когда понимаешь, что любишь последний… и вместе с тем первый раз в жизни… Не знаю даже, что меня мучает: страх оказаться сексуально несостоятельным или же более глобальное предчувствие…
– Предчувствие конца?
– Если угодно. Я не могу отделаться от смутного предчувствия конца света, хоть и не верю, что этот конец наступит.
– Да-да, привязанность к жизни – одно из пагубных побочных действий любви.
– Не то чтоб я боялся смерти…
Профессор улыбнулся:
– Полно, полно, месье! Вы далеко не так наивны, и незачем притворяться, будто вам неизвестно, что за игру вы затеяли. Все ваши предчувствия оттого, что вы заклинаете судьбу. Хотите избежать полового бессилия – и бессилия вообще – и умоляете смерть избавить вас от этого. Любимая песня всех настоящих мужчин. Fiesta brava! Изнуренный бык мечтает, чтоб его закололи, он опускает голову и ждет последнего удара. И это варварство называется милосердием. Особые пристрастия есть?
– В каком смысле?
– Что‑нибудь вроде группового секса для поднятия боевого духа?
– Это не в моем вкусе.
– Значит, вам приходится напрягать воображение?
– Вы имеете в виду… фантазмы?
– Ну да. Случается, наступает момент, когда силы настолько иссякают, что реальности, даже если она прекрасна и вы сжимаете ее в объятиях, уже не хватает, тогда единственный выход – обратиться к силе воображения. В ход идут негры, арабы и даже животные. Такая практика распространена гораздо шире, чем обычно думают.
– Нет-нет, это не мой случай.
– А некоторые, идя по этому пути, попадают в знаменитый замкнутый круг Визекинда… Знаете, конечно?
– Честно говоря, нет.
– Да что вы! Это очень интересно, непременно почитайте – Визекинд блестяще описал это состояние. Итак, когда реальность теряет остроту, когда ее уже недостаточно, человек прибегает к фантазмам, то есть к воображению, но скоро и оно истощается, не оправдывает ожиданий и теперь уже само требует подкрепления реальностью. Представьте себе трагическое положение весьма и весьма порядочных мужчин, которые вынуждены прибегать к помощи разнорабочих-африканцев и заимствовать их производительную силу. Вот так‑то. В подобной ситуации поистине достойны восхищения преданность, сочувствие и жертвенность женщины.
Я не верил своим ушам. Было что‑то дикое, невероятное в том, что весь этот перечень изъянов и извращений весело прочирикал прозрачный старичок восьмидесяти четырех лет, которого я минуту назад представлял себе сидящим под грибом сказочным гномом в остроконечной шапочке.