– Но это ужасно, – пробормотал я.
– Вовсе нет. Я, знаете ли, подозреваю, что не все в учении святой Церкви вранье, не говоря уже о том толстяке, которого вы приметили… – Он повернулся и постучал кончиком ручки по животу Будды. – Не думайте, месье, мои слова – вовсе не предсказание того, что будет с вами, и далеко не полный обзор интересующего вас вопроса. На свете столько горя, а мы не вездесущи. Просто объективности ради надо смотреть правде в глаза. – Он грустно усмехнулся. – Знаю, знаю… Труднее всего заключить мир с самим собой. У вас, я полагаю, не было конкретной причины обращаться ко мне, а впрочем, именно это может быть важнейшей из причин. Ведь вы сказали по телефону, что вам нужна срочная помощь. И у других врачей, без сомнения, уже побывали?
– Только у одного.
– Браво. Значит, еще не ударились в панику. Ну, а после меня в какую инстанцию вы собираетесь обратиться?
“Что я тут делаю? Зачем испытываю терпение этого великодушного христианина?” – подумал я.
Мы помолчали. На письменном столе профессора стоял букет полевых цветов, на стене тикали старинные часы с висячим маятником. Менгар ласково смотрел на меня поверх очков. Он был похож на святого Франциска Ассизского с фресок Джотто. Не хватало только птичек и грубой рясы.
– Благодарю вас за… предостережение, доктор. Но, думаю, в этом смысле мне ничего не грозит. У меня очень развит инстинкт самосохранения. Признаться, мне еще не доводилось подходить к вопросам секса с точки зрения сексологии. Мне как‑то всегда казалось, что если секс нуждается в сексологии, то она уже ничем ему не поможет. Увы…
– Понимаю, понимаю.
– Я люблю молодую женщину, люблю так, как не любил никогда в жизни.
– И она вас любит?
– Я в этом уверен.
– Так дайте ей возможность проявить свою любовь. Поговорите с ней откровенно.
– Я боюсь ее потерять. И потом… начнется жалость. “Бедненький ты мой!”… и так далее.
– Я думал, вы говорите о любви, – сказал Менгар. – Впрочем, я, наверное, сужу по себе, а в моем возрасте все больше и больше тяготеешь к бесплотности. Что ж, давайте посмотрим, в каком состоянии ваши физические ресурсы. Насколько я понимаю, в общем функции не нарушены?
– Желание возникает само, тут все нормально, но дальше приходится прикладывать усилия.
Он что‑то записал в моей карточке.
– Значит, затруднения с эрекцией.
– Не то чтобы, но…
– Не оправдывайтесь, месье. Вы не в суде, никто ни в чем вас не обвиняет. Ваша честь как француза, патриота и бойца Сопротивления вне подозрений. А как у вас с проникновением? Не жалуетесь на мягкость, гибкость, вялость члена, на участившиеся промахи и отклонения в самый ответственный момент? О, тут мы касаемся деликатного предмета, об этом много говорится в шеститомной “Сексуальной энциклопедии” Зильбермана, которую вы же и издали. Вялый член тычется в поисках входа и никак не находит, а все дело в том, что ему не хватает силы и твердости, чтобы раздвинуть вагинальные губы, он просто не может войти, а думает, если можно так сказать, что вход куда‑то запропал. Но погодите! Еще не все потеряно. В труде Зильбермана, который немало способствовал продлению сексуальной дееспособности в Европе, предлагается для такого случая особая технология. Итак, лежа на своей возлюбленной, вы правой рукой обхватываете ее бедро и подставляете вилку из пальцев под основание своего члена, удерживая его внутри и не позволяя вываливаться. Зильберман называет такой прием “костылями”. Это выглядит примерно так.
Щуплый профессор встал, наклонился вперед, словно танцор танго, обнимающий партнершу, подвел правую руку с двумя расставленными пальцами под воображаемые ягодицы и, постояв минуту в этой позе, сел на место.
Мне стоило большого труда оправиться от изумления и вспомнить, что передо мной соратник Бертрана Рассела, убежденного христианского гуманиста и либерала, который славится на весь мир широкими взглядами и внимательным отношением к любым физическим и моральным страданиям.
Я заглянул в глаза профессора и встретил радушный прием.
Светившаяся в них искорка веселья не имела ничего общего ни с пошлым зубоскальством, ни с раблезианскими шуточками. В этом веселье было столько доброты и грусти, что я вдруг перестал тяготиться собой. Лицо профессора над нелепым галстуком-бабочкой в синий горошек, – лицо, которого старость, кажется, коснулась лишь затем, чтобы подчеркнуть его кротость, приглашало вместе посмеяться над вздорностью, ничтожностью и нелепостью всей шкалы телесных мер и весов.
– Поняли? Зильберман утверждает, что таким образом ему удавалось обеспечить пациентам несколько лет отсрочки. Для этого, конечно, нужно быть несгибаемым, прирожденным борцом. Французы в этом плане сильно отстали, мы теряем вкус к жизни, нам не хватает упорства в достижении недостижимого. В Америке устраивают практические курсы реанимации, снимают порнофильмы, создают институты секса, используют все средства. Американцы сознательно держатся за свой уровень жизни, за свои права и проявляют отчаянную стойкость, это последние в мире настоящие фаллократы. Они держат на своих… плечах всю тяжесть западной цивилизации. А мы? О-хо-хо, как низко мы пали!