Я зашел в телефонную кабинку и набрал номер.
– Да зачем мне идти в какое‑то кафе? Там слишком прилюдно.
– Ну пожалуйста! Я ходил сюда, когда мне было двадцать лет. И мне тебя ужасно не хватало – помню, как сейчас. Часами сидел и ждал тебя. Нарочно выбирал место напротив двери и высматривал. Хорошеньких девиц входило-выходило сколько хочешь, но ты никак не шла. И вот теперь я сел за тот же столик, и наконец‑то ты придешь. Тогда я наберусь смелости, подойду к тебе и заговорю. О Франклине Рузвельте, которого только что избрали американским президентом, или о Билле Тилдене, который победил на Уимблдонском турнире. Ты сразу меня узнаешь – я тут единственный мужчина под шестьдесят, с седоватым бобриком и восемнадцатилетними – но только для тебя – глазами. А в руках буду держать письмо, которое ты написала мне тогдашнему.
– Я писала тебе сегодняшнему. Искать какого‑то другого у тебя, милый, нету времени. Ты, между прочим, скоро постареешь. Да и места больше не осталось – в обрез на меня. И это очень хорошо, я чувствую себя… как это сказать по‑французски… безугрозно?
– Так и скажи. Как раз такого слова во французском языке и не хватало. Приходи поскорее, Лаура. Я должен сказать тебе что‑то важное.
Вернувшись за столик, я подозвал официанта и спросил:
– Откуда вы родом?
– Из Оверни, – нехотя процедил он. В его служебные обязанности такие услуги не входили.
– Как по‑вашему, если мужчина под шестьдесят собирается порвать с молодой женщиной, которую любит и которая любит его, о чем это говорит?
Овернец презрительно скривился:
– О том, что он болван. Это все, или вам еще пинка?
– Да, правильно, болван! Иначе говоря, благоразумный человек. Что ж, принесите рюмку коньяку, бумагу, ручку и конверт.
Первый раз в жизни приходилось мне писать подобное письмо, до сих пор я каждый раз ухитрялся так извернуться, чтобы инициатива разрыва исходила от противной стороны – элегантная наглость, или искусство быть джентльменом.
Я горько разочаровался в Вас, Жак Ренье. Вы оказались ничтожным, меркантильным человеком, позорно озабоченным сметами, балансами, процентами и дивидендами. Бесшабашный смельчак, которого я знал когда‑то в молодости, превратился в жалкого лавочника, который трясется над своей кубышкой. Вы разучились жить сегодняшним днем и все время с опаской думаете о завтрашнем. Как только Ваш мужской потенциал пошел на спад, Вы сразу повели себя как бизнесмен, который боится, что не сможет больше расплачиваться с партнерами, и спешит выйти из дела. В Вашем распоряжении есть несколько месяцев или даже полгода, а если повезет, Вы помрете ЕЩЕ ПРЕЖДЕ от инфаркта, но Вам этого мало, Вам нужны горизонты и перспективы, плантации времени в десятки гектаров! Раньше Вы каждый день рисковали жизнью, теперь же у Вас в груди не сердце, а предохранитель. Поэтому я решил порвать с Вами. Не желаю больше разделять Ваши мысли, Ваши мелкие амбиции, лелеять Ваше больное самолюбие и трусливо отрекаться от всего, лишь бы не проиграть. Я расстаюсь с Вами и с Вашей манией во что бы то ни стало быть не только честным игроком, но и образцовым производителем. Буду любить Лауру, как могу и сколько хватит сил, а когда силы подойдут к концу, приму его, как подобает мужчине. Оставить Лауру из страха перед унижением? Ну нет, тогда бы грош цена была моей любви.
Прощайте.
Я надписал свой адрес на конверте, тут же у стойки купил марку, приклеил ее, опустил письмо в почтовый ящик и с легким сердцем сел на место. До чего же приятно перебороть силой воли самого себя, принять труднейшее решение и утвердиться в нем.
Впорхнула Лаура – летучая грива, стремительные, вразброс движения, они всегда напоминали мне неопытного слётка. Она села напротив меня и стиснула сплетенные пальцы – я так любил ее, что бодро лгать улыбкой было безнадежно.
– Что случилось, Жак? Или ты… собираешься бросить меня? Свидание в бистро, “должен сказать что‑то важное”… это чтобы не пришлось объясняться наедине?
– Просто я еле отделался от одного мерзкого типа, и мне ужасно захотелось тебя увидеть. В двадцать лет я частенько сидел тут несчастный, давно пора бы сменить пластинку.