– У нас на Мартинике тоже построили отличные гостиницы. И раз вы ездите по всему свету, месье, загляните и к нам, у нас еще умеют жить!
Я дал ему хорошие чаевые, а напоследок, выходя из машины, наклонился и пропел начало креольской песенки:
– “Ни брошек больше, ни платочков…”
Национально-колоритный таксист разинул рот, я же ушел довольный.
Взрыва было не миновать, это я понимал и все же надеялся, что мы продержимся хотя бы до лифта. Но вот уже которую неделю я с каждым днем все больше отдалялся от Лауры, а нет ничего бесчеловечнее – или, если угодно, нет ничего человечнее, иной раз это одно и то же, – чем требовать от любимой, чтобы она проявляла к тебе больше терпения и снисхождения, чем ты сам. Я протянул руку за ключом и вдруг увидел, как с лица консьержа исчезло всякое выражение, что у гостиничного персонала служит верным признаком глубокого волнения.
Лаура плакала. А вокруг – сплошь дорогие сигары, бриллиантовые кольца и прочие атрибуты непробиваемо-надежных швейцарских банковских сейфов. Нас забросали осуждающими взглядами, как бы желая поставить на вид администрации, что охрана недостаточно бдительна и что твоим слезам, Лаура, место на черной лестнице.
– Что я тебе сделала, Жак? Почему ты стал такой?
– Дорогая моя, дорогая…
Ты зарыдала у меня на груди, и публика отвернулась – так велит хороший тон.
– Пойдем, Лаура, не надо плакать здесь, прибереги все для меня.
– Нет, Жак, скажи! Скажи мне правду! Ты стал совсем другим! Как будто ты меня боишься или за что‑то сердишься!
– Конечно, я сержусь! Ведь я мог быть так счастлив с тобой, если б только тебя не любил…
– Я хочу знать…
– …а я люблю тебя, люблю и потому… не хочу, чтобы все кончалось.
– Но ты же не умираешь!
– Я не о смерти говорю, а о конце. Полно народу умирает и продолжает дальше жить, цепляясь за любые средства.
– Да, месье, будет сделано, месье, – сказал консьерж, которого я знаю целых тридцать лет, но, кажется, он обращался не ко мне.
– Ты сердит на меня, потому что я слишком молода и это тебя раздражает, поэтому, да?
– Уйдем отсюда, Лаура, вон там японцы, они сейчас достанут фотоаппараты, такая у них реакция на землетрясения. Мне очень неприятно, Жан…
– Мне тоже, месье Ренье. Но что поделаешь! Как сказал Шекспир, приходится смиряться.
– Это сказал Шекспир? – спросила Лаура, вытирая нос.
– Не знаю, мадемуазель, но наша гостиница – одна из лучших в Европе, поэтому тут у нас строго.
Она уже не так сильно ко мне прижималась. Я больше не чувствовал, как колотится, будто у пойманной пташки, ее сердце. Но и не разжимал объятий, чтобы она не подумала, что я ее бросаю. Она заглянула мне в глаза, и такая бездна отчаяния разверзлась в этом взгляде, что не хватало никакого юмора и не за что было уцепиться.
– Ты не ответил, Жак. Что случилось?
– Мои дела идут все хуже.
– Из-за меня?
– Да нет, что за глупости! Все, на что я положил свою жизнь, вот-вот рухнет. Осталось не больше месяца, не знаю даже, смогу ли расплатиться с долгами.
– Я думала, ты собирался все продать и…
– Да, но это не так просто. И потом, я, как все, надеюсь, что вот-вот все наладится. Еще немножко постараться, поднапрячь воображение. Разве правительство не твердит нам о том же?
Давай-давай, подстегивал я себя. Ври дальше, раз уж начал. В конце концов, правда – лучшее подспорье для лжи.
– Этот чертов кризис пришелся так некстати, и без него уже все приходило в упадок. А теперь и вовсе затрещало по всем швам. Я знаю, конечно, не у меня одного все так плохо. Меняется расстановка сил во всем мире. Но от этого не легче. Сойти со сцены, признать, что ты уже сам от себя не зависишь, поставить крест на всей своей истории, перестать быть собой. Это все равно как если бы мне пришлось с тобой расстаться, потому что я больше тебя не стою.
– Замолчи! Замолчи!
– Не кричи, тут тебе не ночлежка для бедных! Жан, дайте, пожалуйста, ключ.
– Я вам его уже отдал, месье Ренье.
– Мы с Жаном знакомы уже тридцать лет. Точнее, с самого освобождения Парижа.
– Причем тогда, мадемуазель, мы знали друг друга гораздо лучше, потому что были молоды. С годами доля непонятного и непостижимого в каждом из нас возрастает.
– Гёте?
– Гёте, месье. Три звездочки.
– Я тут пытался объяснить мадемуазель де Суза, что хоть кризис взял меня за глотку, но я отказываюсь сдаться. И не зови меня “месье”.
– Хорошо, полковник. А арабов вы еще не привлекали?
Я посмотрел на Жана с подозрением:
– Как это понимать?
– Ну, вы не пробовали связаться с арабами?
– С чего бы мне…