Казалось, Руис совершенно стерся в моей памяти и место в воображении наконец освободилось. Требовался кто‑то другой на эту вакансию. И все же меня не оставляло смутное чувство, почти уверенность, что человек с ножом к горлу тоже ищет и ждет меня, что мы еще обязательно встретимся, нужен только посредник.
Лили Марлен, подумал я тогда. И, улыбаясь, откинувшись на спинку кресла, стал следить за кольцами дыма от сигареты, которые поднимались к потолку и медленно, как давние воспоминания, растворялись в воздухе…
Глава XIV
Чтобы найти адрес и номер телефона, мне пришлось долго рыться в старых записных книжках. Еще один дружеский след, оставшийся на обочине жизненного пути. Прошло уж больше тридцати лет…
Лили была одним из самых ценных моих агентов во время оккупации. Шестнадцатилетней девчонкой она пошла на панель, сначала промышляла на улице Синь в районе рынка Ле-Аль, потом поступила в “заведение” – дешевый бордель на улице Фурси: такса – четыре с половиной франка за услугу плюс пятьдесят сантимов за мыло и полотенце. Перед дверями всегда стояла толпа – с полсотни, а то и сто человек безработных дожидались своей очереди. Постепенно дела Лили пошли в гору: к сорок второму году она, этакая белокурая красотка, уже работала у Дорианы на улице Прованс, 122, и стоила пятьдесят франков. Завербовал ее Куззен, можно сказать, с того света: он был ее сердечным другом, и когда его замучили в гестапо, она сама нас отыскала. По-настоящему ее звали Лили Пишон, но в то время немецкие солдаты, которых гнали на смерть в Россию или в африканскую пустыню, распевали грустную песенку “Лили Марлен”, они‑то и дали ей прозвище, которое она потом оправдала сполна. Лили Марлен работала в барах и ночных ресторанах, и она не только собирала и передавала нашим информацию, но еще и приглашала офицеров СС и гестаповцев “к себе” – мы специально снимали ей комнаты – и, когда клиент укладывался на нее, вонзала ему со спины прямо в сердце длинную шляпную булавку, которую всегда носила при себе. Я никогда не мог до конца понять: из ненависти к немцам или ко всему мужскому полу она это делала.
Позвонить ей я решился не сразу, долго топтался у телефонной будки – прежде чем отправиться в путь, откуда нет возврата, поневоле призадумаешься у билетной кассы. Кроме того, мы не виделись с Лили пятнадцать лет, и я опасался, вдруг она уже не такая железная, как прежде, и начнет меня жалеть. Впрочем, вряд ли можно ждать жалости от женщины, которая прошла через руки не одной тысячи мужчин. Я не собирался просить ее найти мне Руиса или кого‑нибудь вместо него. Нет, я просто хотел… подойти поближе к сути. Взглянуть правде в лицо. Я машинально щелкал зажигалкой, высекал и гасил огонь, и тут на помощь мне пришел пустячок, легкая осечка: я в очередной раз нажал на колесико, но пламя не вспыхнуло. Искорка, другая – и все.
Я остановил такси и назвал адрес. Это оказалось на Монмартре, в квартале Сите-Мальзерб. Я просмотрел имена на почтовых ящиках. Мадам Лили – второй этаж, дверь слева. Туда я и пошел.
Открыла сама Лили, и я сразу узнал ее, не пришлось сверять искореженные временем черты с хранящимся в памяти оригиналом. Она ничуть не постарела, разве что кожа слегка увяла. Впрочем, черты лица у Лили всегда были довольно резкими. А старость куда безжалостнее к женщинам нежным. Аляповатый грим, слишком густо наложены тени на веки и тушь на ресницы, но это профессиональное. Клиентам нравится такая многообещающая откровенность в хозяйке борделя.
Лили держала на руках белого пуделька.
– Заходите, – сказала она.
И запнулась.
– Не может быть! – В ее бледно-голубых глазах отразилось почтение к моим былым боевым заслугам.
Мы символически, как посетители дорогих ресторанов, чмокнули друг друга в щеку.
– Вы совсем не изменились.
– Вы тоже.
– Как хорошо, что вы зашли.
Взгляд ее стал внимательным. Внимательным – и только, ни капли любопытства. Эту женщину давно уже ничем не удивишь.
– Я часто тебя вспоминаю… Лили Марлен.
Она засмеялась:
– Меня давно уже никто так не зовет.
Она провела меня в тесную розовую гостиную без окон.
– Ты бы сначала позвонил – я приняла бы тебя дома, у меня чудесная квартира. А здесь работа. Прости, я только скажу девочкам: если кто придет, пусть открывают сами.
На столе стоял букет искусственных цветов и валялись порножурналы с драными страницами. Я сел в красное плюшевое кресло. Мне стало хорошо и спокойно: здесь был другой мир – мир, где милосердно врачуют плотские немощи. Это не может осквернить святыню. Наверно, душа у меня все‑таки истинно христианская.