Где же она?
Он наблюдал за ней неделю и знал ее распорядок назубок. Последние три ночи она заканчивала работу где-то в три, после чего шла в конец Сто сорок седьмой улицы на встречу со своим сутенером, высоким, худым как щепка парнем, с длинными, до пояса, косичками.
Опять заработал этот музыкальный автомат в его голове, постоянно воспроизводящий какие-то песенки. Сейчас вот зазвучал старый хит Мадонны «Как Дева Мария». Он закрывает глаза и тихо подпевает. Песня ему нравится, поэтому музыкальный автомат воспроизводит ее чаще остальных. Он даже помнит картинку на кассете, где певица изображена в виде вавилонской блудницы.
Он встряхивает головой — не в такт музыке, а наоборот, — пытаясь вытеснить мелодию, а вместе с ней образы, замелькавшие перед глазами. Хватит, хватит…
В замке шевелится ключ.
Картинки бледнеют, музыка замирает. В кровь выбрасывается изрядная порция адреналина.
Оставаться неподвижным уже мучительно трудно.
Ничего, подожди еще несколько минут.
В стенном шкафу темно. Не то что цвет, вообще ничего различить нельзя.
Но он подождет. Скоро цвета станет больше чем достаточно.
Шаги. Каблуки негромко постукивают по деревянному полу.
Он поворачивает голову. Щеку ласкает тонкая ткань, платье или блузка. Ноздри щекочет запах дешевых цветочных духов.
Над головой одна вешалка задевает другую, порождая слабый металлический стук.
Шаги замирают.
Неужели услышала?
Он придерживает вешалку и застывает.
Через пару секунд по полу снова стучат каблуки. Она, должно быть, решила, что ей показалось. Неудивительно, после такой работы.
Он вспоминает, как она сосредоточенно считала купюры, то и дело сбиваясь со счета, после того как тощий сутенер выдал ее долю. Тоже, наверное, от усталости.
Все, хватит.
Дверь шкафа распахивается, и он видит ее. Правда, отчетливо только на мгновение. Затем ее лицо расплывается, трансформируясь в другое, знакомое.
Она не успевает даже вскрикнуть, когда он припечатывает ладонь к ее рту и валит на пол, обрушиваясь сверху. У несчастной на несколько секунд перехватывает дыхание. Этого достаточно, чтобы достать пленку, оторвать нужный кусок и заклеить ей рот.
В глубине сознания вспыхивает воспоминание: когда заклеен рот, очень трудно дышать.
Он застывает и приходит в себя, когда она начинает дергаться. Сжимает ей руки, заламывает назад, туго обматывает запястья пленкой. Теперь брыкаются только ноги, будто она выполняет какое-то упражнение из аэробики.
С ногами справиться теперь уже не трудно. Он сосредоточенно обматывает пленкой лодыжки.
Еще некоторое время она барахтается, потом затихает, видимо, осознав, что это бесполезно. Только смотрит на него умоляюще. Какого цвета ее глаза? Голубые? Зеленые? В любом случае светлые.
Он оглядывает комнату. Дешевый диван, обитый искусственной кожей. Коричневой? Серой? Продолжая всматриваться, он тянет руку к настольной лампе рядом с постелью. Щелкает выключателем.
Так лучше.
Тусклый свет успокаивает.
Он выкладывает на стол и осторожно разворачивает холсты. На одном изображен уличный пейзаж, другой чистый.
Раскладывает в ряд ножи, как хирург перед операцией. Один узкий, длинный. Второй с зазубренным лезвием. Третий небольшой, изящный, с острым концом.
Она видит ножи и снова начинает извиваться. Пленка глушит низкие гортанные звуки, вырывающиеся из горла.
— Ш-ш-ш… — Он гладит ее лоб. Перед глазами вспыхивает вначале то, другое лицо, а потом его собственное, из детства, плачущее.
Нет. Он пытается отогнать видение.
В голове начинает прокручиваться песенка «Ты действительно хочешь сделать мне больно?».
Он встряхивает головой и сосредоточивается на ее сосках, проступающих под тонкой хлопчатобумажной тканью топа. Поддевает ножом нижний край, прямо над ее открытым пупком со вставленным золотым колечком, и быстрым движением распарывает материю, обнажая грудь.
Прижав своим весом ее таз, чтобы она не вертелась, он снова отключается. Какое-то время ничего не видит и не слышит. В голове беспорядочно сменяют друг друга обрывки песенок и фрагментов радиопередач.
Потом она дергается, и он быстро возвращается к реальности. Черты ее лица проясняются, словно проектор наконец-то навели на резкость. Но оно серое, одноцветное.
Он касается ее волос, пытаясь сообразить, какого они цвета.
Сейчас узнаем.
Он поднимает длинный узкий нож и легко протыкает ей грудь.
Она выпучивает глаза, задыхаясь под пленкой.
Он смачивает носовой платок хлоралгидратом, прикладывает к ее носу и рту. Зачем ей страдать без всякой необходимости? Веки несчастной тяжелеют, прикрывая глаза. Голубые? Зеленые? Серые?