Станя, пообещав, взял ключи. Сторож исчез за окном, а Станя вошел в темное здание школы. По памяти нашел выключатель, щелкнул, и в другом конце коридора пугливо заморгала лампочка. Ее хватило, чтобы осветить лестницу и коридор второго этажа, где находилась учительская. Станя шел наверняка. Он предполагал, и предполагал правильно, что машинка, на которой учительница Бржизова печатала приглашения, может быть только здесь. С трудом разыскав в связке ключей нужный, Станя вошел в комнату и сразу же включил два ряда ярких ламп под потолком. Сориентировался довольно быстро: столик с пишущей машинкой, как он и думал, стоял возле окна, которое выходило на улицу, чтобы дневной свет на него падал слева. Станя подошел к столу и сдернул с машинки черный клеенчатый чехол. Это действительно оказался старый «Универсал-техник» с черными буквами на белой клавиатуре. Станя взял с ближайшего стола чистый лист бумаги и, вставив в машинку, напечатал: «…вы бы заметили и вам будит не безинтересна».
Когда Станя развернул письмо, которое ему прислал неизвестный доброжелатель, сомнений в том, где оно было написано, у него уже не осталось.
— Ну что, нашел? — спросил Поливка через приоткрытое окно. Станя заметил, что сторож уже переоделся в полосатую пижаму, он вернул ему ключи и ответил, притворяясь обрадованным:
— Все в порядке, пан Поливка, спасибо!
Станя сел в машину и медленно поехал домой. Взгляд его блуждал где-то далеко, и у него было такое предчувствие, что теперь он знает или по крайней мере может предположить, кто́ послал ему анонимку! Впрочем, имя корреспондента он не смел назвать себе. Станя не мог поверить, что человек, которого он любит, способен на такую подлость!
Он въехал в свой двор, но ворота оставил открытыми и ворвался в комнату, не переодеваясь, прямо в ботинках, с которых на ковер стекала грязная вода.
Родители все так же сидели за столом. Станя ринулся к матери…
— Тебе это знакомо? — задыхаясь, крикнул он и швырнул ей приглашение.
Она с удивлением взглянула на сына, отец, оторвав глаза от газеты, опустил ее на колени.
— Конечно, — ответила Пудилова, делая вид, будто не понимает причин его волнения.
— А это? — теперь Станя кинул на стол перед ней письмо. Она, даже не взглянув, уже знала, о чем идет речь.
— Да!
У него пересохло во рту, и это помешало ему закричать, заорать на нее. Он понимал, что мать всегда брала над ним верх, он подчинялся ее голосу, против своей воли жил в оковах ее представлений, ее обезьяньей любви. Теперь в его душе странно переплетались возмущение и жалость.
— Письмо писала ты, мама! — произнес он уже тихо.
— Да! — призналась она так, словно хотела оправдать, защитить это, с ее точки зрения абсолютно необходимое, хотя и болезненное хирургическое вмешательство; она говорила уверенно и с превосходством профессионала перед неопытным дилетантом.
— Зачем ты это сделала?
Власта Пудилова полуприкрыла глаза — она делает так в классе, когда отчитывает своих учеников, мелькнуло вдруг в голове у Стани, — и строго сказала:
— Чтобы доказать тебе, что она (мать не сказала «Милада») в твоей жизни ровно ничего не значит и не занимает никакого места! Ты и сам в этом наконец убедился!
Стане хотелось кричать, бесноваться, перевернуть стол, ударить мать! Но что-то в нем сломалось, жалость была сильнее злобы, и он тихо, но удивительно четко сказал:
— Я тебя ненавижу, мама!
И выбежал из комнаты, как будто и сам испугался сказанного.
Через минуту родители услыхали шум отъезжающего автомобиля. Оба понимали, куда уехал Станя.
— Ты корова! — крикнул вдруг Пудил и треснул газетой об пол. После чего подошел к серванту и, не спросясь у жены, налил себе полную рюмку коньяку. А Власта Пудилова снова склонилась над своими планами и каллиграфическим почерком продолжала формулировать воспитательную цель очередного урока чешского языка.
Каплирж знал свои уязвимые стороны: определенную заземленность, недостаток вкуса, унаследованные от родителей, чего даже Тонка с ее врожденным тактом не сумела искоренить: из путешествий он привозил дешевенькие сувениры, которыми завалил квартиру, детская потребность хоть где-то стать центром внимания. Но были у него и неоценимые качества: бульдожья хватка и умение изъявлять провинциальные восторги перед незначительными явлениями. Допустим, он, Каплирж, — не основной игрок, пусть он вечно отсиживается на скамье запасных, но его все-таки знает тренер, знают судьи и публика. И сами игроки! Ведь не могут же они не знать, что и у него есть чем утвердить себя, не могут не замечать его огромных потенциальных возможностей. Ведь когда-нибудь над чьей-то головой вскинется судейская рука с красной карточкой!