Итак, Милена! Камил повернулся к ней и кончиком языка пощекотал в уголке губ, там, где рос нежный пушок. «А в ней тоже что-то есть!» — подумал он, продолжая свои нежности.
— В субботу поедем к нашим, — сказала Миленка и в ответ пощекотала указательным пальчиком его кадык.
— С чего бы это? Ты что надумала? — вздрогнул Камил.
Она продолжала щекотать его.
— Да, да, мама уже все знает! Она зажарит нам гуся!
Камил зажмурился, ему казалось, что он летит в пропасть, из которой живым ему не выбраться!
Глава четырнадцатая
Письмо, с утра лежащее на рабочем столе Гамзы, было исчиркано разноцветными карандашами. На полях скакали красные восклицательные знаки, корчилось несколько зеленых вопросительных и растопырились штуки три фиолетовых галочки, а также пунктирные линии и многоточия — в зависимости от значительности сообщения. Черного цвета Гамза — заведующий тынецким роно — принципиально не употреблял, тем не менее он с трудом подавлял искушение приписать черным поверх четкой подписи Йозефа Каплиржа: «В письме содержатся 3 (три) страницы» — и, прошив шпагатом, скрепить его прямоугольной картонной биркой и поставить круглую печать. Но он этого не сделал, ибо гнев его был сильнее старой привычки. Гамза прочел письмо раз десять, не меньше, держа наготове цветные карандаши и каждый раз добавлял черточки и знаки. Он то и дело задавал себе вопрос: что раздражает его больше — содержание этого, с позволения сказать, послания или неслыханная дерзость автора.
Гамза по телефону вызвал к себе инспектора Гладила и, когда тот явился, отдал распоряжение сесть и прочитать письмо. Пока Гладил исполнял приказ, Гамза кружил над ним, словно самолет-разведчик, ибо ему казалось, будто инспектор читает со скоростью ученика второго класса. Кружил он тем не менее молча, понимая, что излишняя скорость может пойти во вред изучению текста, и с удовлетворением отмечал, что Гладил качает головой, а также время от времени цокает языком, мычит и елозит на мягкой подушечке, привязанной шнурками к стулу.
— Ну, товарищ Гладил, что ты на это скажешь? — спросил Гамза, когда его подчиненный, подняв голову, осторожно положил письмо на стол перед собой.
— Мне это кажется невероятным!
— И мне тоже! Я понимаю, что люди в школе могут выяснять между собой отношения, обмениваться мнениями, школа не детские ясли, но такое!.. — И Гамза ткнул пухлым пальчиком в сторону письма. — Это же сигнал о нарушении принципов руководства!
Инспектор понял.
— Я, товарищ заведующий, информировал тебя, по твоему приказу, о ситуации в школе в Крушетицах. Помнишь, я докладывал тебе о перебранке между директором и Каплиржем? Уже там, на месте, я пытался разрешить их спор, впрочем, по сей день нам не ясно, кто из членов педагогического коллектива знал об истинном происхождении ткани. Но то, что здесь написано, переходит все границы! — Гладил придвинул к себе письмо и снова стал читать те пассажи, которые Гамза отметил восклицательными знаками.
Содержание письма было деловым и убедительным: Йозеф Каплирж обращает внимание руководящих работников роно в Тынце на положение в крушетицкой школе, где вот уже несколько месяцев царят хаос и неразбериха, проистекающие прежде всего оттого, что директор школы Ян Ракосник уделяет главное внимание своему хобби, хотя оно само по себе достойно всяческих похвал: во время занятий Ракосник оставляет школу и сидит в городском музее. Принципиально важные вопросы директор Ракосник разрешает единолично, без всякого предварительного обсуждения с партийной либо профсоюзной организациями. Так случилось, сообщает далее корреспондент, и во время присуждения почетных премий, и хотя он, Йозеф Каплирж, был в числе премированных, тем не менее не может признать подобную практику правильной; педагогическому коллективу предлагаются готовые решения, без каких бы то ни было пояснений, не узнав даже его мнения. Столь же безответственно подошел директор Ракосник к вопросу о факте вандализма на балу комитета родителей и друзей школы, где молодой преподаватель Камил Маржик на глазах у родителей и многочисленных гостей уничтожил ценный концертный рояль. За этот проступок Маржик не получил даже устного выговора! Директор Ракосник, видимо, не счел это необходимым. В своей бесхребетности директор школы Ян Ракосник зашел столь далеко, что стал игнорировать мнение партийной организации и умалять ее роль в жизни школы. Он выдвинул кандидатуру на присуждение звания «Образцовый учитель» и направил свое предложение в вышестоящие инстанции, не обсудив его на партийном собрании, хотя был обязан это сделать.