Но тут заговорил Йозеф Каплирж:
— Я требую, товарищ председатель, чтобы оскорбительный выпад товарища Влаха был внесен в протокол.
— Он же пошутил!.. — подала реплику Раухова.
— Мы сюда собрались не для сомнительных шуточек! — сорвался на визг Каплирж.
— Губерт, извинись перед товарищем Каплиржем! — сказала Бржизова.
— И не подумаю!.. — отрезал Влах.
Каплирж попросил слова. Ему дали.
— Я требую, чтобы мое предложение было поставлено на голосование.
Бржизова оглядела присутствующих, но не заметила, чтобы кто-нибудь проявил желание голосовать. Любой из посторонних, кто прочтет эту запись в протоколе, сочтет ее просто смехотворной.
— Я полагаю, Йозеф, что это не столь важно… — попыталась Бржизова урезонить его.
Но Каплирж, вскочив вдруг со стула, заорал:
— Ах, так! Ну, хорошо же! — Он задохнулся и сгорбатился: — В таком случае, я прошу только одного: запиши, товарищ Раухова, что я покинул это собрание… — и, резким движением указательного пальца приподняв рукав пиджака, он взглянул на часы, — …в тринадцать часов двадцать минут! Ибо у меня нет гарантий, что со мной и далее обойдутся уважительно! И что за свои взгляды, которые я стремлюсь донести до общественности, я не буду публично ошельмован! — Каплирж сгреб блокнот и футляр с авторучкой и, сунув их в карман, в несколько шагов достиг двери. Он распахнул ее с такой силой, что все услыхали, как отлетела в сторону прикрепленная с обратной стороны бумажка с надписью: «Не мешать. Идет собрание».
В спорте это называется «отдать игру».
Продолжать не имело смысла.
— Губерт!..
Губерт Влах услыхал, как кто-то окликнул его в тот момент, когда он собирался вставить плоский ключик в замок своей старенькой «октавии». С утра он парковался на школьном дворе, потому что собирался купить в Крушетицах мешок овсянки — Губерт подмешивает крупу в корм своим норкам, тащиться же с мешком в Тынец автобусом, да еще в пятницу, не слишком удобно. Губерт повернул голову к двери, через которую попадали в школу со двора или из сада, и увидал запыхавшегося Выдру, поспешающего к нему, чтобы Губерт не уехал. Губерт, однако, распахнул дверцу машины.
— Погоди минутку! — еще издали кричал Выдра.
«Сдал, старик, сдал» подумал Губерт, наблюдая с каким трудом тот передвигается.
Где вы, где вы, золотые денечки, когда они вместе ездили на собрания. Выдра — преподаватель истории и географии в тынецкой гимназии, и Губерт, его ученик, не из самых, правда, лучших, позже ставший студентом естественного факультета. В те далекие времена Губерт говорил Выдре «вы» даже на партийных собраниях, и, только когда он стал учителем и они были уже коллегами, Выдра предложил перейти на «ты». Губерт принял предложение со смущением, поначалу избегал прямых обращений, но сейчас с наслаждением говорит ему просто «Индржих!» Было время, когда Губерта шокировала излишняя прямолинейность Выдры, она казалась грубой и бестактной. И лишь потом, много лет спустя, Губерт стал понимать, какая это была недюжинная смелость — во что бы то ни стало докопаться до сути проблемы и занять объективную позицию. Но сегодня старик мог бы и промолчать, там, в учительской! Одернул Губерта, как мальчишку!
Выдра подошел вплотную к Губерту и прислонился к машине.
— Если ты воображаешь, что я пришел извиняться, то… — старик тяжело дышал, но не скрывал улыбки, — то жестоко заблуждаешься!
Губерт стоял у открытой дверцы, портфель и пальто уже лежали на заднем сиденье, за ними виднелся мешок с овсянкой, которую он купил до начала занятий, успев еще побеседовать с родителями Гонзы Завеского, решивших во что бы то ни стало сделать из своего сына автомеханика, хотя Гонзик учился из рук вон плохо и на уроках ручного труда доказал, что обе руки у него левые. Губерт наотрез отказался от запечатанного конверта и фазана, предложенного Завескими, разумеется, за положительную характеристику их бездарному парню, чтобы он мог сделать головокружительную карьеру директора автосервиса в Крушетицах. Губерт обрадовался, узнав, что и директор Ракосник тоже, конечно, не поддался соблазну…
— А я не жду и не воображаю! — не слишком приветливо отозвался Губерт Влах.
— Не стану тебя задерживать, вижу, ты торопишься. Но свое мнение я должен тебе все-таки высказать. Это мой долг! Там, в учительской, — Выдра поднял брови и кивнул в сторону школы, — ты был недипломатичен, когда сказал… постой, дай договорить! — прервал он его, увидав, что Губерт собирается что-то сказать в свою защиту. — Иронией и шуточками ничего не добьешься, пора бы знать. А ты, Губерт, способен на большее, чем сомнительные остроты! Я хочу тебе признаться: на собрании я приглядывался к тебе больше, чем к остальным. И ты, наверное, понимаешь, почему: ты мой ученик, а теперь уже коллега, и потому я имею на это право. Мы ведь с тобой уже кое-что пережили вместе, не так ли? — По лицу старика пробежала улыбка. — Ты очень изменился, Губерт! — заключил Выдра.