— Существуют лишь три причины, — продолжала Павла, — почему изменяет жена: муж пьет и колотит ее — это первая, вторая — муж из тщеславия заводит любовницу, и третья — муж свою жену не удовлетворяет! Можешь выбирать любую. Сам. — Она проглотила кусок, видимо, он был великоват, поперхнулась и запила его глотком вина. Улыбнувшись, извинилась и сказала: — Не думаю, чтобы ты пил больше, чем я сейчас! А что касается второй причины, неужели ты тщеславнее других мужиков твоего возраста? Ну-ну… — усомнилась она.
— Значит, ты полагаешь, что я импотент? — резко бросил Губерт.
Ужин был невкусным. Мясо жесткое, соус холодный, он ел лишь из солидарности с Павлой, кроме того, с детства привык съедать все, что кладут в тарелку, даже если еда ему не по вкусу. И запивал всю эту дрянь большими глотками вина, заметив вдруг, что опередил Павлу по меньшей мере на три рюмки.
— Что ты, что ты! Конечно нет! — успокоила его Павла. — Но остается еще одна причина — третья! Это грозит всем мужчинам, которые воображают, будто вполне достаточно давать жене то, на что она имеет законное право: постель и кошелек! Мужчинам кажется, что женщине этого хватит! Ты и представить себе не можешь, Берт, — Павла назвала Губерта так, как называла когда-то, — насколько женщине этого мало!..
— У Дагмар было все… — возразил Губерт.
— Не имею права судить ни тебя, ни твою жену. Но ты хотел услышать мое мнение… — Она отодвинула прибор, вытерла без особой надобности губы бумажной салфеткой и бросила ее в пустую тарелку. — Что ты собираешься делать?
— Не знаю. Домой в любом случае не вернусь. Я уже не смогу с ней жить. — Он не назвал жену по имени.
— Ты так считаешь? — усомнилась Павла и повернула голову — из глубины погребка послышались вкрадчивые звуки музыки.
Губерт взглянул туда и увидал трех музыкантов: скрипка, гитара и электроорган. Из-за соседнего столика поднялась молодая пара и пошла танцевать.
— Жить тебе негде, останешься без работы! Хочешь начать все сначала? — Павла перевела взгляд на Губерта.
— Где-нибудь на Шумаве найду и жилье и работу!
— А дети?.. — напомнила ему Павла.
Губерт пожал плечами:
— Она ведь тоже не задает себе этого вопроса!
— Гм…
Павла опять повернулась к танцующей паре, они покачивались на маленькой площадке в центре. Приглушенный свет был милосерден к их морщинкам, и они в этот вечер казались друг другу по меньшей мере привлекательными, а может быть, и красивыми… Губерт понял, что Павла хочет танцевать.
— Пойдем? — спросил он и протянул к ней через стол руку.
— С удовольствием! — ухватилась она за кончики его пальцев.
Губерт и Павла вышли на середину, и Губерт обхватил ее обеими руками за талию, как когда-то, когда они еще вместе отплясывали галоп. Павла поняла и засмеялась. Губерт, переменив позу, теснее прижался к партнерше, и они поплыли, уносимые музыкой. И вдруг Павла, отодвинувшись, сказала очень серьезно:
— Ты все равно вернешься, Берт!
— Почему? Ты считаешь меня таким ничтожеством?
Павла, полузакрыв глаза, отрицательно покачала головой.
— Нет, вовсе не считаю. Но только такие дела не для тебя!
Вид у нее был загадочный, она подпевала мелодии известного шлягера.
Когда Павла и Губерт сели обратно к столу, разговор их обратился к бывшим соученикам и к тем, кто вместе с ними танцевал в ансамбле. Губерт заказал еще вина.
Они танцевали опять и опять и старались больше не обращаться к семейным проблемам Губерта.
Около двенадцати Павла заявила, что устала.
Губерт расплатился, они вышли в туманную ночь, и Губерт, словно заботливый отец, поднял ей воротник.
Они стояли на краю тротуара. Надо прощаться.
— Куда ты пойдешь? — спросила Павла.
— Не знаю…
— Я думала, ты получил номер в гостинице.
— Как-нибудь перебьюсь на вокзале… не беспокойся. Мы провели прекрасный вечер! Благодаря тебе, Павла!
Павла носком туфли отшвырнула грязный бумажный шарик, что валялся на тротуаре, и, не поднимая глаз, сказала:
— Ты можешь переночевать у меня… если, конечно, считаешь это удобным! — И только теперь подняла на него взгляд, словно желая увидеть нечто большее, чем изумление.
— Конечно! С радостью, Павла! — Губерт взял ее под руку, и она легко оперлась на нее.