— Разобьемся!.. — сказал он, выравнивая руль.
Дагмар положила голову ему на плечо.
— Ну и пускай, лишь бы вместе! — вздохнула она мечтательно. Ей было хорошо. Но на дачу они не поехали: у Иржи не было уверенности, что там не объявится его «моторизованная» невестка.
Значит, поедем в н а ш кабачок, туда ведет извилистая лесная дорога, там время стоит на месте и часы на стене всегда показывают половину двенадцатого.
Иржи положил руки перед собой на стол, и Дагмар прикрыла их своими ладонями.
— Я хочу тебе что-то сказать, Дагмар! — поднимая глаза от ее узких ногтей, покрытых лаком, медленно произнес он.
У Дагмар была красивая улыбка.
— Что-нибудь грустное? — спросила она, все еще прижимая ладонями его руки.
— Не думаю… — пробормотал он неуверенно.
— Серьезное?..
Он кивнул головой.
Дагмар сняла свою руку и притронулась пальцами к его губам.
— Ничего такого не хочу сегодня слышать! — сказала она угрожающе, всем видом показывая, что в противном случае его ждет суровое наказание.
— А надо бы… — заметил он.
Дагмар заткнула уши, изображая капризную девочку.
— Нет, нет и нет!.. — твердила она.
Им принесли кофе. Иржи наклонился над чашкой, задумчиво разорвал пакетик с сахаром и стал смотреть, как его содержимое исчезает в густой коричневой пене. Поведение Дагмар приводило его в замешательство, хотя она не отдавала себе в этом отчета. Дагмар принялась болтать, перескакивая с пятого на десятое, ибо чувствовала потребность выговориться. Иржи делал вид, будто слушает ее, иногда улыбался, хотя не был вполне уверен, к месту ли. Но в потоке ее слов он, как ни старался, не мог выделить главного, она с тем же успехом способна была распространяться об уровне воды в чешских реках, как и о голоде в Индии, о том, что ненавидит его или любит, даже не подозревая, что в глазах Иржи она сейчас не более чем болтливая стареющая женщина…
— Мне пора… — прервал он поток ее слов и повернул к ней запястье левой руки с часами. Половина четвертого.
— Так быстро?.. — вздохнула Дагмар.
Иржи со всей возможной деликатностью объяснил ей, что вечером уезжает с семьей на дачу и должен сложить вещи. Они простились в какой-то боковой улочке у тынецкой площади.
Через распахнутое окно комнаты Яромира — рехнулся что ли, еще не так тепло, чтобы проветривать, до первых весенних дней еще добрая неделя! — рвалась на улицу громкая, как на ярмарке, музыка. В кухне за столом делала уроки отличница Романка — не иначе уже на вторник! Дагмар увидала дочку из передней, когда снимала пальто.
— Привет! — сказала Дагмар весело и поправила волосы. — Папа у норок? — поинтересовалась она.
— Не-а… — ответила Романка и, как подобает отличнице, провела в тетради по линейке аккуратную черту.
— А где?..
— Он взял чемодан, рубашки, трусы и уехал…
— Куда?.. — ахнула Дагмар, и предчувствие беды сжало ей горло. Она услышала громкий стук своего сердца.
— На курсы… — отвечала хорошо осведомленная дочь.
— Он сказал, когда вернется?
— Не-а…
Дагмар вбежала в спальню, посмотреть, что взял с собой Губерт, резким движением распахнула шкаф, и сквознячок от дверок смел с ночного столика у ее кровати какую-то бумажку. Подняв ее, Дагмар обнаружила, что держит в руке фотографию Иржи.
Ах, вот оно что!..
Дагмар опустилась на красиво застланную постель, ее сын наверху, прокрутив магнитофонную ленту, снова наигрывал на пианино ту же мелодию. Она слышала, как он пытается вклиниться в слаженную игру ансамбля.
Кто же ее продал? Марженка? Нет, только не она! Исключено! Хотя об Иржи знала все. Иржи несколько раз ждал Дагмар в приемной, развлекая их обеих неизвестно где подхваченными анекдотами. А впрочем, разве это имеет значение?
Губерт ушел.
Может быть, он просил что-нибудь передать?
Дагмар вскочила с кровати и помчалась в кухню. Романка ничего не знала. Дагмар искала письмо или хотя бы записку. Увы! Единственное, что Губерт оставил, была фотография Иржи. Дагмар вдруг заметила, что держит ее в руках. Оказывается, она так и мечется с ней по дому.
И тут на нее накатила волна вздорной самоуверенности.
Ничего, побегает и явится обратно! Это всего лишь поза. Говорят, мужики иногда такое выкидывают.
Это, пожалуй, могло бы ее успокоить. Да, конечно, его уход можно было бы считать позой, если б Губерт оставил лишь ее и детей! Но ведь он бросил норок! Свою тень и свое солнце. Если звери не получат мяса, то через два дня начнут пожирать друг друга! А потом передохнут. И ему это отлично известно.