– Ах, мама! – Юлия даже не обиделась за своего товарища. – К чему ты пытаешься привести всех нас к приличному виду? Не кажется ли тебе, что это поздно и ты все возможное уже сделала? Или не сделала?
– Укусила! Змея! Укусила и рада! Да, я не идеальная мать. Увы! Но позволь мне хоть теперь что-то исправить и сделать для тебя! Нет, я вышвырну их обоих, этих Перфильевых, они как лианы оплели и тебя, и Соломона. За кого ты выйдешь замуж с такой репутацией? Приличные люди…
– Приличные люди, – Юлия перебила разгневанную речь матери, – с большим рвением желают получить автограф и с завидной регулярностью посылают дорогие букеты.
– И кто же это? – Раиса Федоровна тотчас же престала сердиться и посмотрела на Юлию с живым интересом.
Так кто же это? Юлия и сама бы хотела ответить на тот вопрос.
Глава шестая
Зима 1913 года
– Сударыня, не надо волноваться, – Сердюков чуть отодвинулся назад, чтобы худые локти посетительницы могли без помех расположиться на его столе. – Опомнитесь, подумайте, как можно мыслить такими категориями образованной и известной писательнице, властительнице дум!
Сердюков специально подпустил фимиаму в свою речь, чтобы вывести собеседницу на иную интонацию рассказа. Та вздрогнула и выпрямилась на стуле, сложив руки на коленях.
– Вы правы, я выгляжу неприлично. Впрочем, мне все равно. – Она потерла высокий лоб с локоном. – Помогите мне, ради бога, помогите, я ощущаю приближение ужасных событий. Я чувствую, что это не конец, а только начало вселенского ужаса в моей жизни!
Ее голос опять опасно задрожал.
– Хорошо, хорошо, – поспешил заверить писательницу Константин Митрофанович. – Разумеется, коли в моих силах, я постараюсь вам помочь. Но только если это враг, живущий в этом мире. В мире темных сил, но вполне реальных, зла, которого можно привлечь к закону, заключить в темницу, заковать в кандалы. Положим, вас шантажирует некий человек…
– Нет, это не шантаж, это нечто более ужасное. Представьте, это существо знало о моих сокровенных, невысказанных мыслях!
– Попробуйте все же рассказать мне как-нибудь более связно, по порядку, – мягко попросил следователь, стремясь подтолкнуть Юлию Соломоновну к внятному повествованию, чтобы побыстрее его и завершить, покончить с дамскими неврастеничными глупостями.
– Итак, когда вы в первый раз изволили встретить этого человека?
Его строгий и чрезвычайно серьезный вид немного успокоил молодую женщину.
– Вероятно, это было зимой. Да, пожалуй, в начале зимы, в конце ноября. Темно, ветер. Я домой пробиралась. Извозчика было никак не взять, как назло, точно провалились все. Платком лицо было замотано, так что я и не сразу сообразила, что рядом со мной кто-то остановился. Стоит человек, как и я, закутанный весь в черный плащ, лица не видно, вроде как очки блеснули в тусклом свете фонаря, под которым я оказалась. Или глаза? Я шарахнулась в сторону, потому что он близко вдруг ко мне оказался. Наклонился и тихим, каким-то глухим голосом произнес:
– Вы хотели меня видеть? Я перед вами!
– Я вас не знаю! Кто вы? Подите прочь! – испугалась я и стала озираться в поисках городового.
– Городовой вам не поможет! – зловещим голосом продолжал незнакомец. – Уже ничего поделать нельзя, переменить, пришли в движение высшие силы зла!
– Чего вам надобно, что вы там бормочете о силах зла? – выкрикнула я, но почувствовала, как голос мой охрип от страха. На улице не было ни души, и только, боже мой, один маленький черный пудель вдруг оказался у ног моего страшного собеседника. Я совершенно обмерла. Вы же понимаете, о чем я говорю?
– Разумеется, Гете я читал, – сдержанно заметил Сердюков. – Фауст и Мефистофель. На это вы изволите намекать?
– Да, ассоциации слишком примитивны, но именно это пришло мне в голову тотчас же. – И дама продолжила свой рассказ.
– Вижу, вы начинаете понимать, – проговорил злодей вкрадчиво. – Прекрасно! Вы отдали мне свою душу, и я щедро отплачу вам за это!
– Я отдала вам душу? – я едва могла говорить от изумления и липкого страха.
– Разве не вы недавно пожелали, что бы все ваши дети, которые стали для вас обузой в творчестве, а также ваш супруг, пропали, провалились в тартарары? Разве вы не пожелали этого истово, страстно, в обмен на совершенную свободу одинокого художника, который творит, не обремененный никакими узами?
– Милостивый Боже! – прохрипела я. – Это не так, это был лишь миг слабости, убогого малодушия. Я не могла этого хотеть!