— Жоржу-младшему тоже не мешало послушать, как ты обсуждаешь с Леоном дела.
Другая жена высказалась бы в более мягкой форме. Но не моя: что у нее на уме, то и на языке. Не дождавшись ответа, она продолжала:
— Жорж-младший — хороший парень и отличный ткач. Ты прекрасно обучил его ремеслу. Со временем он сделается хозяином мастерской, и ему надо уметь обращаться с заказчиками — торговаться, выставлять свои условия. Почему ты не допускаешь его до этих дел?
Я передернул плечами.
— Мне пока рановато на покой. Еще успеется.
Кристина поджала губы.
— Жорж, у тебя в волосах седина. Твой сын — взрослый мужчина, имеет право жениться, если захочет. Рано или поздно мастерская будет его. Неужели ты хочешь, чтобы он загубил и пустил по ветру все, что создавалось столь долгим трудом? Ты обязан…
— Довольно. — Я ни разу не поднял руку на жену, хотя знавал мужчин, которые не сдержались бы, будь они на моем месте.
Кристина умолкла. Придется поразмышлять над ее словами — никуда не денешься, она так просто не угомонится. Некоторые мужчины не слушают своих жен, но я не из их числа. Только последний глупец не стал бы ее слушать. Кристина выросла в семье ткача, рядом с церковью Нотр-Дам на Саблоне, и управляется с мастерской не многим хуже меня.
Мы молча добрели до собора. Две его башни смутно вырисовывались в сгущающейся темноте.
— Как поладили Брюссель и Париж? — спросил я примирительным тоном.
— Этот Никола больно много о себе воображает, — хмыкнула Кристина. — Филипп убеждал его как мог и сказал столько разумных вещей, объясняя, почему придется менять эскизы. Я вмешалась только раз или два. Филипп — славный парень и совсем из другого теста, не то что этот парижский петух.
Я фыркнул:
— Мне пора. Меня ждут в «Старом псе», мы там собираемся обмыть ковер.
— Attends,[10] Жорж. На чем вы все-таки порешили — ты и Леон-старик? Ты возьмешься за эту работу?
Я пнул лошадиный катышек.
— Я не сказал «да», я не сказал «нет». Пожалуй, у меня нет особого выбора — иначе неприятностей не оберешься. Леон явится к Бурбонам и скажет, что я скопировал их эскиз.
— Ничего ты не копировал, подумаешь — одна деталь. Гильдия будет на твоей стороне. — Она резко остановилась, даже юбка заколыхалась. — И все-таки, мы делаем ковры или нет?
Ни за что нельзя соглашаться. Мне это подсказывал весь мой опыт lissier — оплата никудышная, времени в обрез. Я потеряю другие заказы и, главное, настрой сдавать работу вовремя. Надо проявлять осмотрительность, иначе разоримся.
— Да, — выдавил я, собирая всю волю в кулак. — Беремся. Обязательно. Никогда прежде не видал таких прекрасных рисунков.
Вот оно, подумалось мне. Дама все-таки опутала меня своими чарами.
Кристина рассмеялась — резко, точно звякнул упавший на пол нож. Мне показалось, у нее отлегло от сердца.
— Это будет нашей победой. Вот увидишь.
С утра в мастерской ни души. Тем лучше — как следует смогу рассмотреть эскизы, пока никто не хвастается, как Никола, не лезет с замечаниями, как Кристина, не вертит головой и не улыбается своему шитью, как Алиенора. Наконец-то спокойно погляжу и подумаю.
День был ясным, солнце лилось в окна. Люк чисто подмел пол и вынес мотки шерсти, оставшиеся после «Поклонения волхвов». Станок стоял разобранный и голый, дожидаясь, пока туда заправят новую основу. Дерево время от времени потрескивало, и звук этот напоминал лошадь, переминающуюся в стойле.
Рисунки Никола, свернутые трубочкой, лежали в сундуке вместе с другими эскизами. Мне было известно, где Жорж хранит ключ, и я отомкнул сундук и расстелил рисунки на полу, совсем как мы делали вчера вечером. Никола, покуда мы с ним обсуждали эскизы, прямо-таки пожирал глазами Алиенору, которая, сидя рядышком с матерью, подшивала новый ковер. Весь извертелся, думал, как произвести впечатление. Наконец произнес: «Не отложишь ли шитье, красавица?»
Алиенора и Кристина подняли головы. Никто прежде не называл Алиенору красавицей, независимо от того, что о ней думали. По-моему, она очень красивая — особенно волосы, длинные и золотистые, — но у меня язык отсохнет выговорить вслух такое. Она бы, скорее всего, рассмеялась мне в лицо и обозвала бы дурнем. Я для нее как младший брат, еще и глупый к тому же, хотя я старше на несколько лет.
— В вашем углу тьма кромешная, — продолжил Никола. — Так недолго и окосеть. Пересядьте поближе к окну, здесь побольше света. И потом, я прекрасно осведомлен о брюссельских порядках, заведенных для ткачей. Вам запрещается работать с наступлением сумерек и по воскресеньям тоже. Нам бы, парижским художникам, такую вольницу, а то приходится ломать глаза в темноте.