Наконец до меня дошло.
— Моя мама взяла тебя из монастыря?
— Она искала служанку, и монахини указали на меня, — кивнула Мари Селест. — Твоя мать сюда приезжала по три-четыре раза в год. Все собиралась остаться.
— Ты в честь меня назвала ребенка?
— Да. — У Мари Селест был такой вид, будто она об этом жалеет.
— Отец ее видел?
— Нет! — Мари Селест тряхнула головой, точно сгоняла муху. — Плевать он хотел на дитя. Мы с ним и сошлись-то всего раз, а что я понесла, говорит, мол, не его ума дело. И тут, два года спустя, гляжу — легок на помине. Небось потянуло на сладенькое, а второе дитя народится — что тогда? Но я ему и показала, где раки зимуют. — Рука ее сжалась в кулак. — Так ему и надо. Если бы не вы… — Она прикусила язык, в ее глазах мелькнул страх.
У Жанны есть любимая игрушка — палка с деревянной чашечкой на конце, а сверху прикреплен шарик на пружинке. Подкидываешь шарик и ловишь его в чашечку. Так вот. Ощущение было, как будто я все подкидываю шарик да подкидываю шарик и вдруг он плюхается в чашечку, громко стукнувшись о деревянное дно.
Наверное, монастырь уже подействовал на меня. Потому что я не заорала благим матом, не выцарапала Мари Селест глаза, не расплакалась, а спокойно спросила:
— Никола Невинный — отец маленькой Клод?
Мари Селест кивнула.
— Теперь ясно, почему ты оказалась с ним во дворе. Драка — твоих рук дело?
Мари Селест взглянула на меня с испугом, и из глаз у нее опять потекли слезы.
Я заскрежетала зубами:
— Прекрати реветь.
Всхлипнув, она вытерла глаза и высморкалась в рукав. Мари Селест и впрямь глупа. Будь мы в Париже, она бы у меня за подстрекательство прямиком отправилась за решетку — а может, и того хуже. Но, запертая в монастыре, я была бессильна что-либо предпринять.
Вероятно, эта мысль ей тоже пришла в голову. Во всяком случае, она перестала хныкать и подозрительно покосилась на меня:
— А вы что здесь делаете, барышня? Вы так и не объяснили.
Не выкладывать же ей про Никола. Мари Селест ничего не знает про наши отношения, не знает, что я с ним занималась, вернее, пыталась заняться тем же самым, что и она. Сейчас мне было противно ее общество, но показывать это ни в коем случае нельзя. Придется врать, что я упекла себя в монастырь по собственной прихоти. Я подобрала вышивание и уткнулась в него глазами.
— Мама с папой решили, что перед помолвкой мне полезно несколько месяцев пожить в монастыре. Когда женщина выходит замуж, она теряет телесную чистоту. И ей особенно важно хранить в чистоте душу и обуздывать похоть, чтобы всем сердцем любить Богоматерь и нашего Господа Иисуса Христа.
Я говорила точь-в-точь как мама, разве что убедительности не хватило. И Мари Селест, как пить дать, мне не поверила, даже глаза закатила. Похоже, она не девица уже давно и, конечно же, не придает девственности такого большого значения, как мои домашние.
— Он спрашивал про вас, — брякнула она вдруг.
— Кто — он? — переспросила я, и сердце у меня учащенно забилось.
Я с силой вонзила иглу в ткань. Мари Селест неодобрительно посмотрела на перепутанные нитки. Она протянула руку, и я покорно отдала ей вышивание.
— Этот негодяй художник. — Она принялась распутывать узлы. — Интересовался, как вы выглядите и когда собираетесь быть у Бельвилей.
Значит, Никола пробрался на улицу Корделье ради меня. Уж точно не ради Мари Селест. Она сидела, склонив голову, и ловко распарывала кусок, где я напортачила. Как бы передать через нее весточку, чтобы она не заподозрила подвоха? Она, конечно, глупа, но палец ей в рот не клади.
Из моей комнаты раздался кашель, затем плач. Мари Селест встрепенулась:
— Подойдите к ней, барышня. — В голосе ее звучала мольба.
— Ты же мать!
— Дочурка об этом не знает. Я только гляжу на нее, но не заговариваю с ней и на руки не беру. А то совсем будет невмоготу.
Опять раздался кашель, и Мари Селест вздрогнула, как будто ей отдавили ногу. На миг я почувствовала к ней сострадание.
Я подошла к дверям и заглянула внутрь. Во сне малышка Клод ворочалась и крутила головой. Лоб ее наморщился, но вдруг лицо разгладилось и она блаженно улыбнулась. Поразительно, как я сразу не заметила ее сходства с Никола: слегка раскосые глаза, каштановые волосы, волевой подбородок. Когда улыбалась, она походила на него, а когда хмурилась — на мать.
— Все в порядке, — сказала я, вернувшись. — Во сне к ней являлись демоны, но теперь они сгинули.
Я стояла возле скамьи и ковыряла камешки носком башмака.