— А где Никола? Он разве не с вами? — вырвалось у меня невольно.
Жорж растянулся на топчане, прямо у моих ног. От него несло пивом, гарью от очага и — я наморщила нос — дешевой цветочной водой, какую потаскухи покупают на рынке.
Брат громко загоготал. Он чересчур много выпил и не отдавал себе отчета, что ночь на дворе. Я шлепнула его, чтобы он угомонился, а то весь дом перебудит.
— Скорее всего, он не придет ночевать. Ему приглянулся другой топчан — желтого цвета. — Жорж-младший опять рассмеялся.
Я поднялась, переступила через тело брата и отправилась к себе. Пожалуй, разумнее всего сейчас лечь спать, а не сидеть в этой вонище. Бог с ней, с работой. Лучше завтра встану пораньше и доделаю, покуда все спят.
Никола вернулся лишь на следующий день, когда мы давно были на ногах, только Люк, который еще не оправился после вчерашнего, спал в доме. Ткачи сидели у станков, а мы с мамой разбирали шерсть, которую недавно прислали. Часть ее пойдет на «Вкус» и «Мое единственное желание», остальное — на два следующих ковра.
С помощью деревянной машины, доходившей ей до пояса, мама сматывала шерсть в мотки и развешивала ее на валиках по цветам. А я готовила шпульки, сматывая нити сразу с нескольких валиков на деревянные палочки, которыми пользовались ткачи.
— Где он? — то и дело спрашивала мама.
— Придет, никуда не денется. — Отец казался невозмутимым.
— Но он срочно нужен.
И чего она взъелась, не понимаю. Никола нам ничем не обязан, как и мы ему. Нравится ему все утро валяться в постели со шлюхой — и ради бога. Нас это не касается.
Когда он наконец пришел, от него разило почти как от Жака Буйвола. Но, в отличие от остальных, он выглядел оживленным — наверное, не мучился головной болью. Он похлопал папу и Жоржа-младшего по спине и провозгласил, поворачиваясь к нам с мамой:
— Знаете новость? Вчера Филипп стал настоящим мужчиной — отделал шлюху, вернее, она его. Теперь будет подходить к коврам со знанием дела.
Последние два слова походили на стрелу, которая, пролетев через всю комнату, вонзилась мне прямо в грудь. Я еще ниже склонила голову над шпулькой и изо всех сил стала наматывать нить.
Мама положила ладонь мне на руку, сдерживая мои пальцы. По ее прикосновению чувствовалось, что она вне себя от гнева.
— Грех произносить такое в присутствии Алиеноры, — взорвалась она. — В Париже болтай про своих шлюх!
— Кристина! — одернул ее папа.
— Я не допущу мерзости в своем доме. Если сейчас мы зависим от его милости, это еще не означает, что он волен молоть любой вздор.
— Остановись, — сказал папа строго.
Мама умолкла. Когда папа говорит таким тоном, она не прекословит. Затем папа перестал наматывать шерсть и откашлялся — он всегда предваряет кашлем важное заявление.
— Alors, — начал папа. — Никола, вчера вечером ты вызвался нам помочь. Судя по всему, пиво вымыло обещание у тебя из памяти, потому хочу напомнить тебе твои слова. Ты можешь сматывать шерсть в мотки по цветам. Алиенора покажет тебе, что делать. Будешь ее глазами.
От удивления я снова опустилась на скамью. Мне совсем не улыбалось сидеть рядом с ним: от него воняло женщинами.
Но тут папа еще больше нас изумил.
— Кристина, ты пересядешь пока на место Люка, а когда он оклемается, подменишь сына. Жорж-младший, тебе поручаются человеческие фигуры на «Моем единственном желании».
— Фигуры? — переспросил брат. — Какие именно части?
— Все. Начиная с лиц. Уверен, ты справишься.
Жорж-младший с грохотом запустил станок.
— Спасибо, папа.
— С Богом, Кристина.
Скамья скрипнула под мамой и Жоржем-младшим, усевшимися рядышком, и в мастерской опять воцарилась тишина.
— Объясняю: эта мера вынужденная, иначе мы не поспеваем. И настоятельно прошу всех помалкивать. Если в гильдии прознают про Кристину, нас оштрафуют или, что еще хуже, запретят пользоваться станками. Кристине лучше расположиться в дальнем конце комнаты, у дверей, выходящих в сад. Если даже кто-нибудь заглянет в окно, там ее будет не видно. Жозеф и Тома, держите язык за зубами и получите дополнительную плату.
Жозеф и Тома ничего не сказали. Да и что им было говорить? Они тоже зависели от мамы. Папа же ясно объяснил — у нас нет выбора.
Никола приблизился ко мне:
— Ну, красавица, что мне делать? Давай показывай. Вот мои руки.
Его ладонь прикрыла мою. От него пахло старой кроватью.
— Не прикасайся ко мне.
— Неужто ревнуешь к потаскухе? — рассмеялся Никола. — Вот уж не думал, что я тебе нравлюсь.