Поношенное Танечкино облачение глядело на неё с пола.
Танечка надела на себя «мокрый» шёлк цвета «электрик», взглянула в зеркало и больше не стала смотреть категорически.
— Ну почему это платье появилось на мне только в семьдесят восемь с половиной лет? — спросила Танечка шёпотом.
— А с другой стороны — оно могло не появиться вообще! — сказал голос у неё за спиной. Татьяна Андреевна оглянулась и погрозила пальцем…
Там никого не было!
говорил Клаус-Иосиф семейному коту, когда тот злился на сухую еду в миске. И так каждое утро. Татьяна Андреевна даже начала к этому привыкать.
— Сколько я здесь? Да почти уж неделю! — спросила и сама себе ответила Танечка. Голова у неё прошла и не кружилась, и она соорудила на ней кудри с одной стороны, а с другой — гладкие волосы!..
«Когда же он поймёт, что я — ему не мать?» — каждый день вглядывалась она в сына, а Клаус-Иосиф на неё больше не смотрел, а если поглядывал иногда — то мельком, кивая и шмыгая носом.
«Признал, выходит, меня за мать свою!» — решила Танечка, откликаясь на «Вайолет».
Как и вчера, она сидела в лавке на углу площади Мармелад.
Был день. Она задремала и не увидела, как в кружевную лавку зашёл незнакомец, он долго глядел на кружево, за которым, вглядываясь закрытыми глазами в компьютер, сидела Танечка.
Танечка спала и не сразу заметила его. А когда проснулась, то пожала плечами и улыбнулась ему.
«Какой грустноватый человек, — подумала она. — А почему?»
Танечка теперь каждый день меняла наряды, выуживая их из огромной комнаты, вход в которую она случайно нашла, когда искала выход на улицу. Сегодня на ней была юбка «мумба-юмба» из сиреневых шифоновых листьев и белая кофта, которую она сначала приняла за парашют.
«Ну и фифа эта Вайолетта! — с уважением подумала Татьяна Андреевна о настоящей владелице всего этого богатства. — Фифа… Фифочка! Интересно, он на меня смотрел или на „мумбу-юмбу“ на мне?» — Татьяна Андреевна потрогала юбку и огляделась.
— А кто это был? — шёпотом спросила она у продавщицы.
— Господин Ольсен, — улыбнулась та. И Танечка решила дальше не спрашивать. Неудобно.
Соблазн денег… У Танечки никогда не было столько денег… Сколько их она каждый вечер после работы несла домой в розовой сумке, чтобы положить потом на счёт в банке.
«Я просто опоздала в эту лавку лет на шестьдесят», — подумала она и тут увидела его — того самого, который заходил сегодня и смотрел на неё сквозь тюль.
Он был, как и Танечка, седой и очень высокий.
Он шёл в её сторону, и она остановилась.
«Счастье догоняет меня», — подумала Танечка и пошла потише.
Но и в этот раз счастье снова прошло мимо её.
«Ну, почему? — подумала Танечка. — Значит, это снова — чужое счастье, которое я приняла за своё? А когда же придёт моё? — И посмотрела по сторонам и в небо без дна Танечка. — Оно придёт, а меня уже не будет на земле — я ж не вечная, Господи».
На небе, не поверите, случился страшный переполох. Шум, пух, перья!..
Вызвали дежурного по розливу счастья и так пропесочили!.. Он потом два дня сидеть не мог и, разозлившись, а ангелы тоже буйствуют, — вылил на Танечку целую канистру счастья, которая предназначалась для миллионеров и их любовниц.
Татьяна Андреевна как раз спала и проснулась совершенно мокрая — и очень расстроилась, не понимая, что это она в счастье лежит, а не в двух чашках чая, которые выпила на ночь.
Когда и через неделю Татьяна Андреевна Панкова не вернулась в свою квартиру, Юра испугался уже всерьёз.
Он разгладил записку, которую оставил в прошлый раз, снова прочёл, потом смял и положил в карман: «Танечка, ключи у меня. Юра».
И стал обзванивать всех своих одноклассников, кто так или иначе принимал участие в жизни состарившейся классной руководительницы… Танечка была такая училка, что её любил не он один, и значит, надежда найти её живой — всё ещё имелась. Ведь все мы живём, держась за ниточку чьей-то любви.
Гущин семь раз повторил рассказ о том, как и когда Танечка оставила квартиру, как он вошёл туда и обнаружил записку, где говорилось «про даму с сумкой из Амстердама, и что она сама отправилась куда-то искать её»…
— На неё это похоже!.. Танька такая, — повторяли бывшие ученики, уже пожившие люди. — Очепятка наша.
Это было прозвище Татьяны Андреевны.
— Как же мы без Таньки теперь? — спрашивали они Гущина.
— Не знаю, — семь раз повторил он.