Жанетте читает мои мысли:
— Сестра похожа на Марианне?
— Да. И на Аню. Ее дочь. Я был к этому не готов.
— Представляю себе, какие они были красивые.
— Хватит об этом, — предостерегает ее Габриель и идет направо, к стойке. — Здесь есть женщина, с которой тебе будет приятно поздороваться. Она продает здесь вино, пиво и гуляш. Что хочешь?
Я хватаюсь за стойку.
Катрине.
Она стоит в форменной одежде работников Клуба 7, светлые волосы коротко острижены, бесцеремонно обтянутая тканью грудь. Кажется, будто она все время стояла тут за стойкой. Моя сестра. Она ставит передо мной на стойку холодное пиво и вопросительно на меня смотрит.
Возвращение
Потом я много раз вспоминал тот вечер и ту ночь, но в голове у меня все спуталось, и я уже не знаю, что правда, а что мне только хотелось бы, чтобы было правдой, но то, что мы с Катрине обнялись, это правда, как и то, что я плакал, а она ворошила мне волосы. По-моему, она сказала, что знала о случившемся с Марианне, но еще не знала, что случилось со мной. По-моему, мы стояли, держась за руки, как в детстве, и я снова чувствовал, как тосковал по ней все время, пока ее не было, пока она колесила по всему миру, и я не знал, где она находится, что делает и о чем думает. Габриель и Жанетте оставили нас одних, и Катрине была такая же, как всегда, только более бледная, и на щеке у нее появился шрам.
— Что это? — спрашиваю я и осторожно прикасаюсь к шраму.
— Подарок от одного сумасшедшего в Сринагаре, — с улыбкой отвечает она. — Тебе противно?
— Нисколько, — уверяю я ее.
Она освобождается на несколько минут от работы, чтобы поговорить со мной. Мы садимся за столик в темном углу. К счастью, в Клубе 7 вообще не очень светло. Она берет мои руки в свои, сжимает их, она опять моя сестра.
— Габриель мне все рассказал. Ты очень подавлен. Похороны были сегодня?
Я киваю.
— Ты могла бы прийти. Мне было бы легче.
Она энергично мотает головой.
— Не хотела снова иметь дело с этой семьей, не то что ты. С меня хватило Ани. А это горе я в любом случае не могла разделить с тобой.
— Но почему ты не дала мне знать о себе? Ведь ты была на моем концерте?
— Я надеялась, что ты меня не увидишь. Боялась еще раз помешать тебе. Достаточно одного скандала в Ауле.
— Когда ты крикнула «Браво!» во время моего исполнения «Лунного света» Дебюсси?
— Я тогда еще не пришла в себя после смерти мамы. И сделала это, потому что это был конкурс, потому что я была влюблена в Аню, потому что хотела, чтобы она победила, потому что была под дурью и хотела все тебе испортить.
— Это тебе удалось.
— Но я не собиралась повторить это еще раз.
— И потому сидела как дурочка?
— Вот именно, как дурочка. Но ты играл замечательно.
— Спасибо. А как сложилась твоя жизнь?
— Довольно непросто. Аня что-то надломила во мне, как, впрочем, и в тебе. Ты любил ее как романтик. Она была для тебя единственной. Незаменимой. А для меня только той, которой я хотела обладать. Я была глупая. Ты не заметил, что в Ане не было страсти? Когда она не играла, в ней все было мертво. Поэтому она могла быть одновременно и лесбиянкой, и гетеросексуалкой, не понимая, что это ранит нас с тобой. Опыт с Аней что-то убил во мне. Есть люди, которые невольно заражают других своим несчастьем. В маленькой семье Скуугов все обладали этой способностью. И Брур, и Аня, и Марианне, можно сказать, метили своим клеймом окружавших их людей. Ты, бедняга, тоже не избежал этого. А я хоть и избежала, Аня все перевернула во мне, оставила во мне метку на всю жизнь. Все, что бы я потом ни делала, почему-то было обречено на неудачу. Когда я отправилась в это долгое путешествие, мне казалось, что мое время прошло, я ощущала это как физический недуг. И каждый день меня мучило чувство, будто я упустила что-то очень важное.
Я держу ее руку. Мне приятно разговаривать с нею как в прежние дни.
— Мне тоже знакомо это чувство, — говорю я. — Но оно исчезло, когда в мою жизнь вошла Марианне.
— И ты, конечно, не понял, что для тебя началась новая драма? Что с нами не так, Аксель? Некоторые люди живут, не зная горя и потерь, не переживая никаких драм. А нам довелось увидеть, как наша мама утонула в водопаде, и после этого мы жили словно в аду. Ты никогда не думал об этом?
— Думал. Теперь я это понимаю.
— А я нынче цепляюсь за мелкие прозрачные будни. Снимаю комнатушку на Грюнерлёкке и довольствуюсь малым, как всегда.
— А любовь?
Она краснеет:
— Кое-что, кажется, намечается. Но на нашем фронте царит жесткая конкуренция.