Её рассказ показался мне чересчур романтичным, но я чувствовал сердцем, что сама она в него верит. Столько доброты и тепла было в её словах, что это меня убедило — она не могла лгать, по крайней мере в чём-то её история должна соответствовать истине: может быть, у неё и в самом деле был когда-то ребёнок. Может быть, она болела и ослабла настолько, что смерть ребёнка прошла мимо её сознания, а в какой-то лихорадочный момент в голову пришла мысль, что ребёнка загубили. Поэтому я спросил:
— Дитя похоронено здесь?
— Нет, его похоронили там, где я лежала в клинике, — ответила она.
— Значит, это был ваш ребёнок? — тотчас переспросил я.
На это она ничего не ответила, только мельком взглянула на меня, как-то испуганно и настороженно.
— Разумеется, я помогу вам, — сказал я тихо. — Когда приступим?
— Завтра, — живо отозвалась она, — завтра же, мой милый!
— Хорошо.
И мы договорились встретиться завтра вечером, часов в семь, перед отходом поезда.
Я пришёл на вокзал и, преисполненный решимости, ждал назначенного срока с тем, чтобы исполнить своё обещание. Пробило семь часов, она всё не шла. Поезд тронулся, я остался стоять и ждал, я ждал до восьми часов, она всё не появлялась. И в тот самый момент, когда я совсем уже было решил отправиться домой, она пришла, да таким быстрым шагом, что это скорее напоминало бег, и прямиком подошла ко мне. Не обращая внимания на стоявших рядом людей и даже не поздоровавшись, она сказала громко и внятно:
— Видите ли, вчера вечером я вас обманывала, вы, разумеется, понимаете, что я пошутила.
— Разумеется, — ответил я, смущаясь оттого, что моя собеседница говорит так громко, — разумеется, я понимаю.
— Правда? — воскликнула она. — Но ведь вы могли бы отнестись к этому вполне серьёзно, и тогда — прости меня, Господи!
— Но что вы совершили такое, что Господь должен вас прощать?
— Ах, пойдёмте, — сказала она и потянула меня за рукав. — И больше ни слова об этом, прошу вас.
— Как хотите, — ответил я, — я к вашим услугам.
Мы пошли по улице Русенкранц мимо Тиволи, пересекли Драмменсвейен и свернули в парк; я следовал за ней беспрекословно. Мы сели на нашу старую скамейку и говорили опять о разных пустяках; её мысли, как всегда, совершали головокружительные скачки, но мы не скучали. Она даже смеялась и спела какую-то песенку.
В десять часов она встала и попросила меня проводить её. Я предложил ей свою руку, скорее в шутку, чем всерьёз.
— Я не смею, — ответила она и посмотрела на меня без тени улыбки.
Мы подошли к Тиволи и прислушались — оттуда доносился шум. Человек-»штопор» опять взмывал в небо. Моя спутница вначале очень испугалась за него и так вцепилась в меня, словно это ей угрожала опасность свалиться с высоты, затем её вдруг охватило буйное веселье. Вдруг он свалится — и улетит за забор! Или вдруг приземлится на чей-нибудь столик, прямо в пивную кружку! Воображая эту сцену, она хохотала до слёз.
Всё в том же прекрасном настроении мы пошли домой, она опять что-то напевала. В тёмном переулке, у подъезда, к которому вело несколько чёрных железных ступеней, она вдруг остановилась и в ужасе отпрянула. Я встал рядом, не зная, что и подумать. Она показала на нижнюю ступеньку и хриплым голосом пояснила:
— Точь-в-точь как маленький гробик.
Тут я, признаться, рассердился. Я пожал плечами и произнёс:
— Опять вы за своё!
Она посмотрела на меня. И медленно, очень медленно её глаза наполнились влагой; из окон первого этажа пробивался свет, и я увидел, что губы её дрожат. В отчаянье она заламывала руки. Но уже в следующее мгновение она шагнула вперёд и проговорила:
— Милый, дорогой мой, будьте ко мне снисходительны!
— Разумеется, — ответил я. И мы пошли дальше. У дверей своего дома она неожиданно взяла меня за руку и пожелала на прощание спокойной ночи,
Прошло несколько недель, и я ни разу не виделся с этой странной дамой. Я злился на себя за свою доверчивость и мало-помалу пришёл к выводу, что она обманывала меня. Пусть так, решил я, но больше я на эту удочку не попадусь.
Однажды вечером я сидел в театре и смотрел «Союз молодёжи»[3]. Во втором акте меня вдруг охватило беспокойство, что-то вокруг меня было такое, что определённо действовало мне на нервы; такое же неприятное ощущение я испытывал в прошлый раз во время концерта Парижского хора в Тиволи. Я быстро обернулся — и точно: среди сидевших в зале я обнаружил уже знакомую мне даму с устремлённым на меня воспалённым взором.