Он снова перечитал первую фразу:
– Дам тринадцать. – В полной уверенности, что где-то слышал эти слова.
«Число дамам – тринадцать».
Вдруг он вспомнил. И тут же понял, что, если не ошибся, все осложняется еще больше, все еще серьезнее, чем он думал. Он встретился взглядом с девушкой – черные глаза, словно и не глаза вовсе, а две агатовые бусины между век.
– Есть у меня один старый друг… Он был моим преподавателем на факультете. Думаю, что он кое-что знает об этом. Мы уже давно не видимся, но… может, он согласится мне помочь.
– Хорошо.
Грохот – неожиданный, яростный – заставил ее подпрыгнуть на месте. Что-то из мебели. Дверь.
– Это ерунда, ничего, – сказала она, вернувшись после мгновенного, как молния, отсутствия. – Ветер.
Глаза ее избегали смотреть на Рульфо.
Ночь разрасталась. Дождь уступил место мощи электрической бури, прогнавшей тишину прочь, а угасающий огонек фонарика не высвечивал, а лишь укрывал тенями каждую вещь в этой комнате.
Она предложила ему перекусить: банка мясных консервов и жаркое-полуфабрикат. Еда выглядела тоскливо, но Рульфо проголодался. Глаза его тоже были голодны, хотя пищей им служило совсем другое: они пожирали ее лицо – сочетание черного агата и перламутра. Уже долгое время более или менее стабильные отношения он поддерживал только с проститутками, но то, что он почувствовал к этой девушке, было чем-то ошеломительным и гораздо более неопределенным, чем желание провести с ней ночь, и осознал он это как раз сейчас. Рульфо смотрел, как она ест, не глядя на него, ожидая своей очереди сунуть вилку в консервную банку, и внезапно его чувство сверкнуло молнией и загремело громом. Он подумал, что быть с ней – это как достичь некой цели, как удовлетворить давно подавляемое желание. Девушка эта не была похожа ни на одну другую, встреченную им в жизни, и это касалось не только ее красоты.
Он воткнул вилку в еще один кусочек мяса. Она механически сунула в банку свою. Тогда он прекратил жевать, выпустил вилку и протянул к ней руку.
Ее вилка
вспышка молнии
осталась в банке.
Случилось то, чего она ждала и к чему была готова. В полной тьме провела она его за собой в спальню – туда, где жаждущие света зеркала отразили их тела сгустками теней. Своими губами она обожгла губы мужчины, проникла своим языком в сумеречный жар его рта. Затем подвела его к постели, уложила на спину и, усевшись сверху,
молния в стекло,
начала раздеваться.
Несмотря на окружавшие его потемки, Рульфо сразу понял, что ему никогда не доводилось видеть такое тело. Он заметил, как поблескивает ее цепочка и подрагивают в промежности три колечка. Она выгибалась с кошачьей грацией, откидывая густые волосы. Потолочное зеркало возвращало ему, в проблесках света, отражение нежных контуров девичьей спины и двух куполов упругих, совершенной формы ягодиц. Он ощутил закипавшие на нем ловкие мускулы; длинные пальцы, превращающиеся в тонкие языки; язык как неожиданный, утративший косточки, палец. Почувствовал этот язык в таких местах, где ему еще никогда не приходилось ощущать прикосновения ни губ, ни даже
молния в стекло, всполох,
света.
Ничего неожиданного. Или только одно: мужчина ее не ударил. Впрочем, она была готова и к этому. Сидя на нем со сцепленными на затылке руками (так хотел Патрисио), двигаясь вверх и вниз в четком ритме, отвернув лицо, чтобы не видеть его (так хотел Патрисио), следя за тем, чтобы каждый кусочек ее тела был доступен рукам мужчины, она ожидала неприятного момента со своей обычной стойкостью. Но ударов не последовало. Однако благодарности она не почувствовала: те, что ее не били, были еще хуже.
Молния в стекло, белый всполох.
Разбудил ее резкий звук. Она прокрутила в памяти все, что было, и успокоилась: все вышло хорошо, и секрет ее, к счастью, раскрыт не был. Теперь же мужчина спал, а гроза продолжалась.
Но она чувствовала то же самое беспокойство, которое охватило ее в доме Лидии, – ту тревогу, тот острый, пронзающий ужас, который теперь ее не покидал.
Она поднялась. Не заметила ничего необычного в темноте спальни.
За стенами дома молнии раздирали ночь на куски.
Рульфо открыл глаза. Он лежал на спине в незнакомой постели. Взглянул на потолок.
Потолок был она. Ее обнаженное тело наклонилось над ним. Пряди волос цвета воронова крыла касались его щеки.
– Тебе пора уходить, – сказала она.
Она ласкала его грудь, и ее губы, прошептавшие те самые слова, были так близко, что ему даже не пришлось приподниматься, чтобы еще раз попробовать вкус этих губ.