— А я тебе говорила: нечего потакать бездельникам. Пусть бы и Карпенко немножко поднапрягся. В конце концов, проверка — обязанность редактора.
— Бог с ним, с Карпенко, он еще молодой и неопытный. Честно говоря, мне и самой хотелось кое-что освежить в памяти. Просто обидно, понимаешь? Проверила весь фактический материал, можно сказать, неделю засыпала в обнимку с энциклопедией, а прокололась на какой-то несчастной опечатке.
— Тебе чего, уже засыпать больше не с кем?! — заржала Райка, но Люся, что называется, сделала глухое ухо — ничего обиднее, чем ее безразличие, для Райки быть не могло — и, чтобы достать темную Раису Рыбину окончательно, продолжила с еще большим словесным выпендрежем:
— Помимо музеев эстет-бизнесмен мечется между двумя барышнями. Первая, жена, — хрестоматийная стерва с Рублевки. Вторая — особа высокодуховная, экскурсовод в Эрмитаже, а кроме того, первая любовь Влада. У нее от Громкина сын-подросток, но это секрет Полишинеля. После бесконечных сомнений, метаний и страстных свиданий под полотнами Веласкеса и Караваджо он все-таки решает вернуться в лоно семьи. Несется на джипе по ледяной дороге к себе на Рублевку. На повороте джип заносит и разворачивает в обратную сторону…
— Как интересно! — хихикнула Элеонора Петровна.
— Очень. После разворота, этакого перста судьбы, следует финальная фраза: «На вокзале Влад быстро взял билет и сел в питерский поезд». А в слове «питерский» вместо «т» «д»…
Отреагировать никто не успел — в дверь влетела секретарша Марина:
— Артемьева, к генеральному, срочно!..
Взмокший от трудов и горячего июльского солнца, беспощадно лупившего в огромное ниишное окно, генералиссимус нависал над столом, как скала над пропастью, и водил глазами по бумагам, коих в его кабинете было не меньше, чем в прежние времена на пункте приема макулатуры.
— Здравствуйте, Руслан Евгеньевич.
Предгрозовое молчание. Страшно, аж жуть.
— Вы велели зайти.
— Вы кто? — рявкнул он, все так же не отрываясь от рукописи. Можно подумать, не помнил, кого вызывал к себе, причем срочно. Однако правила игры требовали от проколовшегося подчиненного глаза долу и тихого ответа:
— Артемьева, из корректорской.
— Ага, явилась! — И началось, стандартным блоком: — Продажи падают! Платежи не идут! Бумага дорожает! Художники обнаглели! Кругом — одни саботажники! Никого не найдешь — все загорают! Бездельники, бездари, диверсанты!..
До изощренно-унизительной конкретики, когда внутри все кричит: «Да пошел ты!» — дело нынче не дошло: на столе зазвонил телефон. К нему, как по команде свыше, добавились из-под бумаг призывные сигналы мобильника.
— Идите, идите отсюда! — затряс растопыренными лапищами, будто отбивая шквал волейбольных подач, задыхающийся от гнева Руслан и в изнеможении откинулся в кресле. — Сил моих больше нет, как вы все мне надоели… Да, слушаю… Алло!
В общем, отделалась легким испугом. Выбросила неприятности из башки и, вспомнив о своем симпатичном попутчике и предстоящем в воскресенье свидании, с глупой блуждающей улыбкой на устах подалась обратно в корректорскую…
От этой дурацкой улыбки она никак не могла избавиться и сейчас, лежа под уютной невесомой перинкой и обдумывая, во что бы такое ей нарядиться завтра.
Глава вторая
Крашенная суриком дверь в квартиру на четвертом этаже была приоткрыта. По сумрачной даже в солнечное утро прихожей гулял сквозняк из кухонного окна, выходившего во двор — такой же пустынный сегодня, как и весь воскресный раскаленный летний город.
— Эй, Нонн, ты дома?.. Нонка, ты где?!
Грохнул водопад в туалете, и оттуда появилась Заболоцкая, на ходу застегивая брюки.
— Приветик.
— Честное слово, с тобой инфаркт можно заработать! Почему у тебя дверь нараспашку?
— Не хватало еще, чтобы ты на лестнице толклась, пока я там заседаю. А вдруг заседание бы сильно затянулось?! — захохотала Нонка, заправляя безразмерную майку в едва сходившиеся на пузе штаны. — Не дергайся, ворам у меня брать абсолютно не фига, а для сексуальных маньяков я уже не представляю интереса.