Он быстро достал купленную на улице вечернюю газету и провел пальцем по театральной колонке:
– Судя по названиям, здесь есть несколько хороших вещей.
– Судя по одним названиям, этого не скажешь, – возразила Кэтрин.
Она считала, что в целом ее обязательства по отношению к нему были, по крайней мере на сегодня, исчерпаны. Ей не очень хотелось идти в театр, но она проследила за его пальцем, скользящим вниз по списку, пока он не дошел до театра «Савой», где, как она с удовольствием отметила, возрождали оперы Гилберта и Салливана[13]. В этот вечер шла «Иоланта».
– «Иоланта»! – почти непроизвольно воскликнула Кэтрин.
Он поднял на нее глаза:
– Вам нравится эта опера?
Она слегка покраснела и, помолчав, объяснила:
– Теперь это кажется наивным. Но я люблю Гилберта и Салливана. Скорее всего, потому, что в юности мне редко удавалось куда-нибудь попасть. Я любила сидеть здесь, в этой самой чайной, от всей души мечтая втиснуться в последние ряды партера или на галерку ради «Пинафора»[14], или «Микадо», или «Иоланты». Но у меня были школьные задания или какие-то вечерние дела, которые надо было выполнить. Я просто не могла никуда пойти.
– Что ж, тогда пойдем сегодня вечером, – решительно заявил он и подозвал официантку со счетом.
Места им достались без труда, довольно далеко позади, что делало менее заметным тот факт, что они были не по-вечернему одеты. Оркестр настроил инструменты, затем зазвучала увертюра, занавес поднялся, и Кэтрин отдалась безмерному наслаждению.
Она действительно испытывала счастье. Кэтрин нередко доводилось бывать на премьерах шикарных ревю и современных музыкальных комедий, но ей не нравились эти быстрые безостановочные ритмы. Тут было иначе. Тут все соответствовало ее настроению. Тут было остроумно и мелодично. Устарело ли такое искусство? Она не знала, да ее это и не заботило. Рискуя быть старомодной, она осмелилась открыто полюбить данное действо.
Мэддену тоже понравилось представление. Это было видно. Он почти ничего не говорил. Не давал никаких комментариев между сценами. Не докучал ей бессмысленными предложениями кофе или мороженого в антрактах. Большую часть времени он неподвижно сидел, подперев щеку ладонью и положив локоть на подлокотник кресла, а его темные глаза, веселые и заинтересованные, неотрывно смотрели на сцену. Но когда все закончилось и они вышли из зала и стояли в ожидании такси, он быстро проговорил:
– Это еще один подарок, за который я должен вас поблагодарить. – И добавил: – Нэнси действительно порадуется, что вы были так добры ко мне. Я расскажу ей, как только она вернется.
– Это вы меня развлекли, – улыбнулась Кэтрин.
– О нет, – быстро ответил он. – Я плохо разбираюсь в развлечениях. И пожалуй, вопреки обыкновению, мне этим вечером было почти нечего сказать. На самом деле я все время задавался вопросом, как обстоят дела в Манчестере.
Они оба думали о Нэнси, пока ехали на Керзон-стрит. Когда такси остановилось, она предложила ему зайти и что-нибудь выпить перед возвращением в отель. Он согласился. Они поднялись на лифте и вошли в квартиру. В крошечной прихожей на подносе лежала телеграмма. Кэтрин открыла ее и прочла:
СПЕКТАКЛЬ ПОЛНЫЙ ПРОВАЛ ПРЕМЬЕРА ЛОНДОНЕ ВРЕМЕННО ОТКЛАДЫВАЕТСЯ ПРИТОМ ВЫЖАТА КАК ЛИМОН ЖДИТЕ МЕНЯ ЗАВТРА ЛЮБОВЬ СЛЕЗЫ И ПРОКЛЯТЬЯ НЭНСИ
На лице Мэддена мгновенно отразилась озабоченность. Он прикусил губу и взял телеграмму из рук Кэтрин.
– Бедный ребенок. Это просто ужасно, – пробормотал он, перечитав телеграмму. – Я не хотел, чтобы для нее именно так все кончалось!
Почти сразу же, словно забыв о том, что он ее гость, Мэдден поспешно попрощался с Кэтрин.
Глава 6
Нэнси появилась на Керзон-стрит в десять часов утра в воскресенье. Она провела в пути всю ночь, свернувшись калачиком в углу купе третьего класса, маленькая, одинокая, безутешная. Все прочие остались, чтобы с комфортом вернуться днем, но она чувствовала, что должна немедленно уехать. Провал спектакля, на который она возлагала столько надежд, ужасно расстроил ее. Пока поезд мчался сквозь темноту, на бледном лице Нэнси застыло выражение подлинного разочарования. Ее веселая маска легкомысленности, в которой она обычно представала перед миром, исчезла. Тем, кто судил о Нэнси по ее неизменно яркой внешности, стоило бы увидеть ее в те минуты. На самом деле она выглядела очень несчастным маленьким ребенком.
И все же, еще не доехав до Лондона, она взяла себя в руки. Нэнси могла, по ее собственному выражению, выпадать в осадок, но ни за что не показала бы этого. Она привела в порядок свое лицо, немного подпорченное вагонной пылью и, возможно, случайной слезой. А позже, в квартире на Керзон-стрит, она не обошлась без маленького драматического выхода, двинувшись с протянутыми руками к Кэтрин, которая сидела в темном шелковом халате перед подносом с припозднившимся утренним кофе и горячими тостами.