– Она спрашивала о празднике?
– Да. Но не меня. Было это часа за полтора до начала карнавала. Я сидела у себя полуодетая. Стилист Владик убежал за украшениями, мама вышла на минутку отдать какие-то распоряжения и пропала, со мной осталась только Лиза, мамина горничная.
Потом ей кто-то позвонил, она извинилась и вышла. Мне жутко захотелось пить, а все куда-то пропали. Однако Владик запретил мне двигаться, лицо у меня было чем-то намазано, то ли перепелиными какашками, то ли соловьиной мочой.
Увидев выражение лица своего визави, Гриппа рассмеялась.
– Да, да, это ноу-хау нашего Владика. Знаете, иногда лучше не знать, какова цена женской неотразимости, – не очень ловко пошутила девушка. – В общем, все меня бросили. Пить хотелось ужасно, но показываться на глаза людям в таком виде мне не хотелось, и тут я услышала за дверью тихие голоса. Мне показалось, там Лиза, и я решила выглянуть за дверь. Но чтобы не напороться на кого-нибудь другого, едва приоткрыла щелочку и заглянула в нее. В коридоре, недалеко от комнаты Анжелы, действительно была Лиза. И она что-то прятала в тот момент в нагрудный кармашек. А в дверях своих апартаментов стояла Анжела и спрашивала ее громким шепотом: «Ты уверена?» – «Да, хозяйка сто раз при мне об этом говорила, – ответила ей Лиза. И, оглядевшись по сторонам этак воровато, добавила: – Только уж вы не проговоритесь никому, а то меня хозяйка за болтовню живьем поджарит». Мне их секреты были до лампочки, я прикрыла дверь и громко позвала Лизу. Та прибежала, и я послала ее за водой, – закончила рассказ Гриппа.
– Вот лиса! – от досады стукнул кулаком по косяку Сокольский. – Я разговаривал с горничной вчера вечером, как и со всей прислугой. Вела себя, как ангел безвинный. Ну, держись, красавица… – Главный секьюрити с плотоядной ухмылкой покачал головой. – Спасибо, Агриппина Вольдемаровна, за помощь, извините, что отнял ваше время.
Вежливо попрощавшись, Сокольский шагнул за порог.
– Постойте! – на этот раз уже более требовательно и твердо воскликнула Гриппа. – Я поеду с вами.
– Что? – растерялся Артем. – Зачем?
– Вы ничего из Лизы не вытянете, если только не собираетесь применить раскаленный утюг.
– С чего вы взяли?
– Лиза тертый калач. Она работает у моей матери уже три года, и за это время не было ни одного скандала. Девушка не получила ни одного выговора, только похвалы, премии и подарки. А это значит очень многое, можете мне поверить. А до того Лиза работала у госпожи Скумбриевской. Та еще стерва, почище мамочки! Ей бы и святой не угодил, но Лиза умудрялась. К маме горничная перешла, когда мадам Скумбриевская развелась с мужем и вышла замуж за молодого серфингиста где-то в Мексике, а после этого уволила всю прислугу моложе сорока пяти лет. Лиза вам не по зубам, вы ничего из нее не выжмете. Ее не запугать, не запутать, не обмануть.
– Тогда, простите, как вы действовать собираетесь?
– Вы забыли о простом классическом приеме, испокон веков используемом при допросах. Называется он очная ставка, – снисходительно улыбнулась Гриппа. – К тому же я знаю о Лизе достаточно, чтобы мамочка прибила ее в собственном будуаре. Хозяйка – единственный человек, кого Лиза боится по-настоящему.
– Почему? – искренне удивился Артем, вспоминая миниатюрную, хрупкую, немного инфантильную и капризную Елену Сергеевну, которая всегда казалась ему не опаснее кузнечика.
Гриппа усмехнулась.
– Потому, что моя мамуля наделена бурным темпераментом, вспыльчива, обладает буйной фантазией, совершенно не умеет держать себя в руках, временами страдает детским максимализмом, непредсказуема, нелогична, ей наплевать на доказательства, объяснения и слезы. Она безжалостна к представительницам своего пола и всех их, без исключения, считает законченными, завистливыми, жадными стервами, мечтающими занять ее место. Мама в порыве страсти может схватиться и за утюг. А ее хрупкость – чистой воды иллюзия. При желании она и вас на обе лопатки положит, причем раньше, чем вы моргнуть успеете.
– А вы не преувеличиваете? – с некоторым испугом спросил Сокольский.
– Извините, Артем Георгиевич, но иногда мужчины поразительно слепы. Наверное, поэтому они чаще бывают счастливы в браке, чем женщины, – с какой-то поразительной, прямо-таки столетней мудростью во взгляде проговорила Гриппа, смотря на собеседника с сожалением.
Артем стоял молча. Впервые в жизни он видел девушку по-настоящему. Видел не странноватую, немного жалкую дочку босса, которую все считали почти юродивой, а умную, уверенную в себе молодую женщину, довольно симпатичную и, кажется, совершенно не заносчивую. Теперь ему казалось, что законченными дурами были те расфуфыренные пустоголовые красотки, которых, кроме нарядов и вечеринок, ничто в жизни не волновало, и которые насмешливо поджимали губки при виде Гриппы. И нечего удивляться, что она постоянно молчит в обществе. А о чем, собственно, ей с ними разговаривать?