Ежегодная генеральная просушка белья в июле была временем подобных воспоминаний. Тут появлялось на веревках различное старинное белье не для того, чтобы потом начать употребление его, Боже сохрани! — а лишь для того, чтобы оно не залежалось. Вытканные на скатертях охотники, амазонки и мифологические библейские фигуры, вероятно, всякий раз удивлялись, как тихо стало на дворе и как все изменилось; не слышно было больше ни одного слова о ценах на лен и о плате ткачам, из ворот пакгауза не выезжало больше ни одной нагруженной телеги и замолк стук ткацких станков. Во дворе, правда, часто раздавались шепот и шорох, но это был ветер, шелестевший в кустах и деревьях. Господи Боже! как все меняется на свете! Кусты — на том месте, где некогда кипела жизнь и между камнями не смела показаться даже самая жалкая травка! С течением времени не сохранилось даже и старой каменной мостовой! Весь двор был теперь покрыт густым дерновым ковром. Прекрасные розовые кусты склонялись над мягкой травой, осыпая ее своими пестрыми лепестками. Возле западного флигеля, сохранившего еще название ткацкой, шумели молодые липы, а старый пакгауз, замыкавший двор с севера, был сверху донизу обвит густой зеленью жасмина.
Торговля полотном была давно заменена фарфоровым заводом, находившимся за городом в соседней деревне Дамбах.
Теперешний глава торгового дома «Лампрехт и Сын» был вдовцом. У него осталось двое детей, и тетя София, последний отпрыск боковой линии, вела хозяйство, содержа все в строгом порядке и соблюдая разумную экономию. Веселая тетя с большим носом и умными карими глазами считала самым разумным поступком в своей жизни то, что она осталась старой девой, потому что благодаря этому в окне, выходившем на базарную площадь, хотя иногда появлялась «настоящая лампрехтская физиономия».
Эти слова резали слух советницы, но она была очень важной дамой, принятой при дворе, а тетя София принимала при этом всегда самый невинный вид, так что до ссоры между ними никогда не доходило.
«Советники», родители покойной жены Лампрехта, жили во втором этаже главного здания. Старик отдал в аренду свое прекрасное имение и удалился на покой. Однако он не мог долго выдержать в городе. Он часто оставлял жену и единственного сына и большую часть времени проводил в Дамбахе, на деревенском воздухе, где были лес и охота на зайцев и где он мог жить когда и сколько угодно в большом павильоне фабрики, принадлежавшей зятю.
На башенке ратуши пробило четыре часа, и с приближением времени послеобеденного кофе приходила к концу и сушка белья, которое возвышалось теперь в громадных корзинах, подобно снежным холмам; тетя София осторожно снимала с веревки последнюю полотняную древность, но вдруг у нее даже в сердце закололо.
— Вот тебе на! — с испугом воскликнула она, обращаясь к помогавшей ей старой служанке, — посмотри-ка, скатерть с «браком в Кане Галилейской» совсем расползлась, в ней громадная дыра.
— Слава Богу, ей немало лет! Всему свое время, фрейлейн София!
— Какая ты умная! Эту присказку я сама давно знаю. Ах, батюшки! Дыра как раз во все лицо управителя; придется мне посидеть над штопкой, — она испытующе посмотрела на свет слежавшуюся и истончившуюся ткань. — Положим, это старая наследственная вещь — это еще приданое Юдифи.
Варвара громко кашлянула и украдкой искоса взглянула на окна восточного флигеля.
— Таких людей, которые не находят себе покоя в земле, не надо так громко поминать, — укоризненно произнесла она, понизив голос и неодобрительно качая головой, — кучер еще вчера вечером опять видел что-то белое в коридоре.
— Белое? Ну, так ведь это не она; значит, миленький толстенький кучер разыгрывает роль у вас в людской? Если бы только это узнал барин! Вы, трусишки, хотите, чтобы об этом опять говорил весь город, — тетя София пожала плечами и сложила скатерть, — что касается меня, то мне это было бы все равно; звучит даже совсем недурно, когда говорят: «белая женщина в доме Лампрехта». Ведь Лампрехты — достаточно старый и уважаемый род; мы могли бы позволить себе эту роскошь — иметь привидение, — точно так же, как обитатели дворца.
Последние слова, очевидно, предназначались не для служанки. Карие глаза тети Софии весело сверкнули по направлению группы лип у ткацкой. Там блестели очки на тонком носу советницы. Старушка вынесла своего попугая на воздух и теперь охраняла его от кошек. Она вязала, а рядом с нею за выкрашенным белой краской садовым столом сидел ее внук, маленький Рейнгольд Лампрехт, и писал что-то на доске.