«Конечно, ничего больше! – повторяла она с иронией. – Не может же это быть тоска по нормальной семейной жизни. Боже сохрани! Он должен до сих пор благодарить Бога, что много лет тому назад имел жену, и до самой смерти жить воспоминаниями. Я бы еще, пожалуй, ничего не сказала, оставь она бедному вдовцу парочку здоровенных мальчишек, но Рейнгольд – несчастный ребенок, за жизнь которого дрожат самого его рождения».
Действительно, за жизнь Рейнгольда Лампрехта продолжали бояться все в доме. Он страдал пороком сердца, и ему было запрещено всякое душевное и телесное напряжение. Сам он едва ли чувствовал лишение радостей молодости, так как вся его жизнь проходила в занятиях делами. Но когда коммерции советник видел долговязого, тщедушного, аккуратного, как старик, счетчика за конторкой, которому было все равно – осыпаны ли деревья белоснежными цветами или хлопья настоящего снега кружатся перед окнами, на лице его появлялось выражение досады и гнева, и он бросал горький, презрительный взгляд на слабого, ничтожного будущего представителя дома Лампрехтов.
Маргарита ведь тоже была бледненькая и худенькая, но совершенно здорова. Стоило почитать ее письма, где она описывала свои путешествия, полные трудов и опасностей, перенести которые под силу разве только мужчине. Долголетнее пребывание в аристократическом, проникнутом религиозным духом пансионе, потом представление ко двору, где она должна занять видное место и в заключение сделать выгодную партию, – вот как, по ее мнению, должна была пройти юность единственной дочери из богатого дома. Но, как мы знаем, относительно пансиона план был разрушен упрямством Маргариты. Тогда вдруг совершилась внезапная перемена.
Младшая сестра советницы была замужем за профессором университета, имя которого имело европейскую известность. Он был историк и археолог, обладал значительными средствами, много путешествовал для научных изысканий, и жена всегда ему сопутствовала, детей у них не было. В то время супруги вернулись в отечество после долгого пребывания в Италии и Греции, и советница почла себя счастливой, когда они проездом заехали к ней на несколько дней, так как очень гордилась славой своего зятя.
«Невоспитанный подросток» Грета, исчезла на целый день так что рассерженная бабушка не могла ее найти. На второй день утром девочка залезла за буфет в галерее стоявший напротив открытой двери в гостиную, где гости завтракали у папы. И была поражена: вместо страшного занудного профессора она увидела красивого пожилого человека! У него были великолепная густая, белая, ниспадающая на грудь борода и чудные светлые глаза без очков. Перед маленькой невежественной слушательницей за буфетом открылся мир, полный чудес и старых отошедших в вечность тайн. Она понемногу приподнималась, постепенно неслышными шагами, как сомнамбула, перешла через галерею, и вот уже тоненькая фигурка с прижатыми к груди руками, ежеминутно готовая обратиться в бегство, очутилась в дверях гостиной, девочка слушала, затаив дыхание. И когда через неделю к лампрехтскому дому подъехал экипаж, чтобы увезти отъезжавших гостей на железную дорогу, из двери вместе с ними вышла и «невоспитанная» Грета в дорожной шляпе и тальме – она уезжала добровольно, с твердой решимостью учиться у дяди и тети и сопровождать их в путешествиях.
После этого прошло пять лет, и за все это время Маргарита, теперь уже девятнадцатилетняя девушка, ни разу не возвращалась в родительский дом. Своих родственников, особенно отца, она видела часто то в Берлине, то во время путешествий в заранее условленных местах. Тетя Софи была единственной из всего семейства, кроме Герберта, кто считал своим долгом отказаться от свидания с Гретель: она не хотела, чтобы могли сказать, что она из удовольствия, из душевной потребности бросила, хотя бы и на несколько дней, хозяйство. Она считала это нарушением долга, чего не позволяла ей совесть, а если глупое старое сердце тосковало, что из того.
Но вот понадобилось купить новые ковры и портьеры в парадные комнаты, да и меховая тальма тети Софи давно вытерлась и требовала отставки.
И в один прекрасный день тетя Софи покатила по железной дороге в Берлин, может быть, конечно, слишком поспешно, но только из «хозяйственных соображений». И неожиданно предстала в комнате Маргариты, плача от радости. Тут свершилось само собой то, чего не могла добиться ни просьбами, пи сладкими словами, ни строгими уговорами госпожа советница: при виде любимой второй матери девушку охватило страстное желание вернуться на некоторое время домой. Ей захотелось провести там Рождество, чтобы тетя Софи зажгла ей елку, как в детстве, в уютной общей комнате в нижнем этаже. Итак, было решено, что Маргарита приедет вскоре по возвращении тети Софи, но никто не должен был этого знать, ее приезд станет сюрпризом для папы и дедушки.