– Маленький Макс действительно цел и невредим? – спросила девушка.
– Да, оторвавшийся кусок крыши перелетел через него. Словно над кудрявой головкой распростерлись две руки, чтобы охранить его, – руки его покойной матери.
Коммерции советник отвернулся и молча налил себе еще вина.
– Наши люди тоже не могут успокоиться, – сказала Маргарита. – Они любят этого ребенка. Бедняжка! У него такое одинокое детство. Живет в чужой стране, мать его умерла, а отец, которого он никогда не видел, далеко.
– Судьба мальчика вовсе не такая жалкая, его обожают домашние, – заметил коммерции советник. Он стоял, отвернувшись и рассматривая на свет налитое в стакан темно-красное вино, поэтому слова его прозвучали как-то невнятно.
– А его отец? – резко и недоверчиво спросила Маргарита, покачав головой. – Он-то, кажется, мало заботится о ребенке. Почему не держит его при себе, как следовало бы по закону Божьему и человеческому?
Коммерции советник поставил невыпитый стакан на стол, и мрачная улыбка тронула его губы, когда он подошел к молодой девушке.
– Ты, конечно, строго судишь отца, который расстался со своей дочерью на пять лет? – спросил он, все еще улыбаясь, но нижняя губа его нервно подергивалась, что было признаком душевного волнения.
Девушка вскочила и обняла его.
– Ах, это совсем другое! – запротестовала она горячо. – Свою шалунью ты мог видеть в любое время, ты часто к ней приезжал, наблюдал, как она растет. Сейчас скажи только, и я останусь с тобой навсегда. А отец маленького Макса…
– Навсегда? – повторил коммерции советник, как будто не слыша последних слов, и заговорил громко и поспешно: – Навсегда? Дитя, а вдруг налетит вихрь из Мекленбурга и унесет мою снежинку тоже навсегда?
Она отошла от него с помрачневшим лицом.
– А ты уже знаешь? Тебе поторопились сообщить!
– О ком ты говоришь?
– О ком же, как не о бабушке и дяде Герберте, строгом господине ландрате! – Она комическим жестом провела рукой по волосам, откидывая их со лба. – Ужасно! Они уже и здесь успели подложить мины, хотя не прошло и суток, как было получено письмо тети Эльзы с известием. Ну да, меня нужно как можно скорее обвенчать. Впрочем, мы еще посмотрим. – Она хитровато улыбнулась. – Прежде надо поймать девушку, чтобы ее связать. Дядя Герберт…
– У тебя странное представление о нем, – прервал ее отец. – Герберт не нуждается в нас, Лампрехтах, и ему совершенно все равно, какое имя будешь ты носить впоследствии. Он не желает никому быть обязанным.
– Не может быть! – Она недоверчиво и удивленно покачала головой, всплеснула руками и рассмеялась. – Это совершенно противоположно тому, что о нем говорит свет.
– Свет! Да ведь никто не знает, что он думает. В обществе он любезен и предупредителен. Но, насколько я знаю, эта обходительность чисто внешняя. Он знает, чего хочет, и стремится к намеченной цели. Я завидую его холодному рассудку, ах, как я ему завидую! – Лампрехт глубоко вздохнул, залпом выпил вино и добавил: – Эта черта характера поднимает его на такую высоту, что он может достать до звезд над своей головой.
– Что ты, папа, не всегда, – прервала она его со смехом. – Было время, когда он спускался со своей высоты, увлекаясь земными цветами. Помнишь ли ты чудную красавицу Бланку Ленц с длинными белокурыми косами?
Он обернулся, и она испугалась его вида: лицо побагровело, а взгляд был такой же дикий, как вчера, когда он повернул лицом к стене портрет Доротеи.
– «Спускался с высоты»? Да? Так ты сказала? – И он поднял указательный палец, как будто уличая ее. – Видишь, как неустойчивы твои принципы равенства. Да! – резко сказал он, порывисто схватившись за голову и пожимая плечами. – Итак, моя Грета будет баронессой Биллингса! – прибавил он после паузы, несколько овладев собой. – Ну, что ж! Я бы этим гордился! Я бы стал с тобой в верхней зале перед старыми портретами и сказал: «Смотрите, вот моя дочь, она приносит в нашу семью корону с семью зубцами!»
Он вдруг оборвал свою речь и стиснул зубы, а Маргарита, вначале оскорбленная этими словами, теперь взяла его под руку и, улыбаясь, взглянула ему в лицо:
– Возьми-ка баронессу-дочь, гордый папа, и давай походим вместе. Но, пожалуйста, помедленнее, не таким скорым маршем, как ты сейчас шел, – сказала она, ласково проводя рукой по его пылающему лицу. – Ты такой красный, мне это не нравится. Так! Раз-два, раз-два – нога в ногу! А если ты думаешь, что я высказывала свои собственные взгляды, когда говорила о точке зрения дяди, то сильно ошибаешься. Для человека, который сватает себе невесту из княжеского дома, его первая любовь к дочери бедного живописца – унижение, так судит свет и он сам со своей теперешней точки зрения. Конечно, это безосновательно. А над принципами своей девочки не смей насмехаться, злой папа, мне очень обидно, что ты упрекаешь меня в непоследовательности! Я бы не променяла Бланку Ленц ни на какую померанскую красавицу из Принценгофа, как бы она ни была румяна, бела и роскошна. Очаровательная дочь живописца была идеалом моей восторженной детской души. У меня всякий раз так сильно билось сердце, когда она выходила на галерею, сияя свежестью молодости, милая и невыразимо прелестная, как сказочная фея! Ее бы я с радостью называла тетей, а при знакомстве с племянницей герцога я ограничусь глубоким реверансом и вопросом о драгоценном здоровье. И, право, дочери-баронессы у тебя не будет, ни за что не будет – это удовольствие стоило бы слишком дорого, – продолжала она тем же тоном. – Я думаю: зачем мне какое бы то ни было имя, если я за него должна отдать всю себя, со всеми своими мыслями и чувствами? Это невыгодный обмен.