О, овриетские торговцы были любезны, придерживали передо мной дверь, когда я выходила из магазина с покупками. Buongiorno, signora. Buona passaggiata. Это потому, что они рады от меня избавиться, думала я. Я — беспутная варварка, они дрожат передо мной, скалятся и склоняют голову набок, заранее готовясь встретиться с невразумительными просьбами. Я болтала свободно, часто грамотнее, чем они, но они все равно не отвечали мне, не обращались ко мне напрямую. Нет, они говорили с Фернандо. И только прощались со мной, причем не без облегчения. И если я, проведя полчаса в лавке керамики, говорила «Grazie, arrivederci» и выходила на пьяццу, не раскрыв кошелька, хозяйка, скрестив руки на подобной альпийским вершинам груди, молча вздергивала подбородок. За покупку меня награждали застывшей улыбкой; если уходила без покупки, улыбка растворялась в кивке и переходила во взгляд, устремленный в точку на четырнадцать сантиметров выше моего левого глаза. За несколько коротких недель мы перешли от вежливости Убальдини и кажущейся доброты Самуэля к этим обескураживающим проявлениям безразличия. Даже Франко чуть сутулился, встречаясь с нами на улице, — деликатно отшивал нас.
Мы внушали друг другу, что это неизбежно при нашем особенном положении, что со временем это пройдет. К тому же, как ни очаровательна жизнь орвиетцев для них самих, такой ли жизни мы желаем для себя? Хватит ли нам этой жизни в узких рамках? Меня утомляла атмосфера «Много шума из ничего», мне недоставало людей, которые тревожатся из-за жары и дождей, думают об оливах и винограде. Я скучала по женщинам, которые ходят за покупками в лохматых домашних тапочках и цветастых передниках, по мужчинам, чьи распухшие от работы ручищи еще минуту назад выкапывали из земли маленькие белые картофелины и несли их на кухню, чтобы зажарить на дровяной плите. Мне не хватало людей, которые работают, чтобы есть, и я сомневалась, смогу ли жить здесь, среди этих избалованных, беспечных больших детей.
Не лучше ли нам подыскать вторую конюшню, развалину, которую мы могли бы устроить по-своему? Не прав ли был Рыжебородый, предлагая нам дом без крыши? Я уже раскаивалась в своем презрении к нему. Может быть, мне недоставало только кухни и голодных людей, собравшихся за столом. Словом, я боялась, что нам, деревенским мышкам, не обжиться в городе, при всех его удобствах. Но ведь мы не для того сюда приехали, чтобы орвиетцы заключали нас в объятия. Для спокойной жизни мы не нуждаемся в их благословении. У нас — свои дела: писать книги, принимать гостей, любить друг друга, жить своей жизнью.
Даже Самуэль, который, как я надеялась, мог бы ввести нас в общество, держался в стороне. Он уже сватал следующих клиентов. А однажды утром он постучался в нашу дверь на Виа Постьерла.
— Планы изменились. Работы в палаццо Убальдини начнутся не раньше сентября. Неожиданные затруднения с предыдущей работой мешают бригаде освободиться раньше. Не стоит беспокоиться: они возместят задержку, удвоив количество рабочих, когда начнется ремонт. Такое случается. Разве вам здесь не удобно? Конечно, вы можете оставаться здесь, пока все не устроится. На несколько лет, если понадобится. Я договорился.
От последних двух фраз я сбежала наверх, в спальню. Понимала, что если останусь еще на минуту рядом с невозмутимым Самуэлем, то укушу его. Почему я не доверилась своей интуиции, не полагаясь на других? Почему скромно и прямо сидела и позволила этому соне-аристократу водить себя за нос? «Можете остаться на несколько лет, я договорился»! Это же издевательство! Продуманная надменная издевка, и почему мы не захотели на свои деньги снять и обставить небольшое помещение, где могли бы жить и работать? Да, вечная мечта о таверне. О таверне с камином и столом на двенадцать мест. И кто захочет жить в бальном зале? В бальном зале без пола? Разве это не символ всей моей жизни? Или это уже — достойное поэтическое возмездие?
Сперва нас использовала Луччи — взяла тройную плату за скаредно отремонтированную конюшню без отопления, а сама прикарманила государственное пособие на достойную реставрацию помещения, которое должно было способствовать развитию в Тоскане туризма и продвижению тосканской культуры. Ха! А теперь то, что мы сумели скопить от авансов за мои книги и доходов с новорожденного бизнеса, досталось еще одной компании аристократов, и я, в сущности, не знаю, не оплатила ли им покупку земли в Коста-Рике. Я успокаивала себя, вспоминая слова Фернандо, сказанные, когда мы обдумывали вариант с палаццо Убальдини.
«Послушай, Италия — самая коррумпированная страна в Европе. Будучи итальянцем, я могу это признать. Но если люди вот так договариваются, это значит куда больше законных контрактов. Больше клятв. Обе стороны вступают в заговор. Играют вместе. Пожалуй, это единственная форма сотрудничества, процветающая в этой стране индивидуалистов. Теперь понимаешь?»
Я не понимала ни тогда, ни теперь. Я только и могла думать, что я — повар без кухни и живу в сказочном домике, пожираемом плесенью. Если Барлоццо был прав, когда настаивал, что наша жизнь в Сан-Кассиано — не настоящая, что бы он сказал о теперешней?
Я услышала на лестнице шаги Фернандо.
— Ушел?
— Да.
Фернандо прилег рядом и обнял меня. Одно его прикосновение, и я созрела, как фрукт на дереве. Перестала плакать и стала слушать его.
— Самуэль дал мне слово, что все уладит. Пожалуйста, не забывай, что он на нашей стороне.
— Я стараюсь.
И я продолжала стараться. Но мне недоставало жившего во мне раньше старины Бомбаста, с его неподдельной жизнерадостностью. Того, что любил лишние сложности и затяжные ожидания. Который любил, чтобы в жизни смешивались соль и сахар, встречал любую перемену погоды с уверенностью старого флибустьера и знал, что в жизни полно поворотов и уныние сменяется чудом.
Еще кто-то постучался в дверь. Фернандо пошел открывать, а я — умыть разгоревшееся лицо. Я услышала голос Барлоццо.
Я обняла его, сказала, что он растолстел за две недели — промолчав о том, что не понимаю, как он держится на ногах, когда в нем остались одни кости. Я даже не могла ничего для него приготовить, и слезы снова навернулись мне на глаза.
Фернандо читал доставленную Барлоццо почту. Письмо от сентябрьской группы клиентов. Они отменяли заказ. Любезно просили вернуть задаток. Второе письмо было адресовано мне. От издательства. Мою рукопись не выпускают в печать — она отклонена: «Вследствие пересмотра ориентации нашей компании согласно последним требованиям, все рукописи, еще не запущенные в печать, пересмотрены редакционным советом на соответствие новой политике, и мы с сожалением сообщаем, что Ваша книга не соответствует установленным критериям. Относительно Вашего контракта… и т. д. и т. п.»
Ни дома, ни работы, ни книги. Я уже не видела в безделье ничего соблазнительного.
Глава 7
ВОЗВРАЩЕНИЕ БОМБАСТА
Барлоццо сидел с нами в саду, и мы выкладывали ему всю историю Убальдини. Все, от чего мы хотели его поберечь, выплескивалось потоками. Он соглашался с Фернандо: ничего особенного, обычная жизнь, капризная, как всегда. Что касается отказа клиентов и издательства, которому не подошла моя книга — это уж совсем обычное дело. И справиться с ним проще простого. Надо подписать чек на возмещение убытков и нанять литературного агента для продажи рукописей. И сходить полюбоваться на здешние холмы. Решив, что вела себя как избалованная нервная неженка, я все исполнила. Позвонила из бара нескольким надежным коллегам в Нью-Йорке и попросила порекомендовать мне агента. Трое из четверых назвали одно имя. Я набрала номер агента. Женщина сказала, что сначала должна прочитать и оценить мою книгу, и попросила выслать ей рукопись следующей. Ей понадобится несколько дней на размышление.
Воспрянув духом, я вернулась на Виа Постьерла и обнаружила в гостиной Фернандо с Барлоццо, почти невидимых за едким дымом сигарет и углубившихся в развернутую на коленях карту Умбрии.