— Вы оказались правы. Я нашла его у малышки Эмили.
Соланж представила ей Дельфину. Дама-с-рыжим-котом немедленно вывязала, довольно грубой платочной вязкой, целый ряд насчет современной молодежи: очень поучительный для Морковки разговор.
Дельфина, которую это непосредственно касалось, готова была ответить, но мать выразительно ей подмигнула. Как бы там ни было, вязальщица все равно удалилась, продолжая рассуждать о пропасти между поколениями и призывая кота в свидетели.
Наградой за выдержку стало безмолвие. Солнце перестало обстреливать лучами ветки каштана. Птицы смолкли. Поползень перестал трещать и перевернулся, высоко вскинув головку.
Господин, дремавший в кресле рядом, проснулся и принялся рассматривать обеих своих соседок, в особенности Дельфину. Рассматривал долго. Должно быть, старался взломать слегка заржавевшую дверцу в одной из ячеек своей памяти, куда давно не заглядывал, а ведь когда-то она всегда была гостеприимно распахнута навстречу девичьим фигуркам.
Дельфина поздоровалась со стариком, грациозно наклонив голову, потом откинула назад непослушную, как у молодой кобылки, гриву.
Соланж нежно взглянула на эти волосы, так похожие на ее собственные: тот же оттенок воронова крыла, та же вызывающая необузданность. В каком-то смысле они приняли эстафету и, если в этом была необходимость, избавили ее еще от одной заботы, позволили чуть больше расслабиться. Мысль о том, что дочка стала ее преемницей, оказалась бесконечно приятной. Послужила доказательством того, что природа не все и не всегда делает шиворот-навыворот, как в случае с матерью-кукушкой.
Дельфина, кроме всего прочего унаследовавшая и интуицию Соланж, почувствовала на себе материнский взгляд.
— Знаешь, мама, тебе очень идет, когда волосы забраны в узел, — без малейшего лукавства заметила она.
— А главное, так очень удобно, — радостно откликнулась Соланж. — И мои седые волосы… Ты видела, сколько у меня седых волос?
Часы в столовой пробили четыре раза. Пора идти на полдник, пришло время гренков с маслом, печенья, теплого шоколада…
Дельфина словно бы обо всем догадалась — встала, одернула коротенькое обтягивающее платьице, которое удивительно шло ей. Если уж речь зашла о наследственности, с ногами тоже получилось удачно.
— Ну хорошо. Тогда я пошла… — жизнерадостно сказала она.
— Может быть, зайдешь завтра вечером поесть супчика… домой? — спросила Соланж, одновременно думая о своре поклонников, бегущих по следу этих сильных загорелых ног, о клыках, впивающихся в подол коротенького и такого соблазнительного эластичного платья.
— Домой? — Дельфину это, казалось, удивило, но вместе с тем и успокоило. — Да-да, конечно, приду!
Мать и дочь снова обнялись, поцеловались. Дельфина, закинув на плечо ремешок сумки, переминалась с ноги на ногу: детская привычка, она всегда так делала, когда не решалась о чем-нибудь заговорить, и, наверное, подумала Соланж, эта привычка так и останется у нее на всю жизнь.
Начали просыпаться и другие старики. Проснулись и таращат изумленные глаза. Можно подумать, они не могут опомниться от удивления, что снова оказались здесь, как будто, прежде чем уснуть, на всякий случай приготовились совершить великий прыжок. И теперь одни приободрились, испытывая облегчение оттого, что все еще существуют на этом свете, другие же, напротив, выглядят сбитыми с толку и слегка разочарованными.
— Знаешь, мама…
— Да, дорогая моя?
— Когда я сегодня к тебе пришла, у меня было такое странное впечатление в первую минуту…
— Да?
— Да… Представляешь, мне на какое-то мгновение показалось, будто ты — это бабушка!.. Глупость какая, да?
Глупость? Если бы это было так уж глупо, с чего бы Соланж стала улыбаться такой понимающей, такой проницательной улыбкой — улыбкой, от которой словно исходит небесное сияние?
~~~
С возвращением Дельфины в жизни Соланж ровным счетом ничего не изменилось.
Как только они впервые принялись за супчик, Соланж, набравшись смелости благодаря привычному запаху порея, начала рассказывать. Она прекрасно видела, что Дельфина крайне внимательно слушает ее рассказ, когда они, устроившись за кухонным столом, вместе лущили фасоль для кассуле[4] — блюда, от которого она ждала очень многого, потому что слишком уж долго себе в нем отказывала по диетическим и эстетическим соображениям, теперь представлявшимся ей совершенно невнятными.
Так вот, Дельфина, слушая, не проявляла ни малейшего нетерпения или тревоги, хотя несколько ее тонких замечаний показывали, что она, конечно же, все прекрасно понимает, но при этом нисколько не сомневается, что все это — явление временное. Она то и дело смеялась, она проявила интерес к ботаническим исследованиям, посвященным злакам латиноамериканских индейцев. А перед уходом она даже попросила мать показать ей окно Степенного старого господина, то самое окно, под которым стояли Жак и Колетт и откуда он их испепелял…