Выбрать главу

У Марты появилось странное ощущение, будто она идет на свидание с самой собой. А теперь достаточно только открыть дверь.

— Добрый вечер. Вас ждут, мадам…

Валантен сам проводил ее к столику. В семь часов вечера больше ничто не напоминает о том, что это все те же привычные «Три пушки». Даже повадки официанта обрели какую-то торжественность.

Человек-с-тысячей-шарфов церемонно поднялся ей навстречу. Протянул руку, эту мощную, такую мощную, такую теплую руку, ту самую — из ее грез. Она задержала в ней на мгновение свою ладонь, но этого было достаточно, чтобы ощутить, как чуть-чуть дрожит его рука.

Когда Марта с величайшими предосторожностями — не только из-за левого бедра, но и из-за того, что ужасно стеснялась, пусть даже и обретая при этом почти девичью грациозность, о какой прежде и помечтать-то не решилась бы, — уселась наконец, она подняла на него неуверенный взгляд и с огромным удивлением заметила, что Человек-с-тысячей-шарфов в этот вечер не надел ни одного из них. Шелковая пурпурно-фиолетовая рубашка приоткрывала шею — обнаженную, совершенно голую, прорезанную таинственными и чудесными складками, потрепанную жизнью и такую живую шею старого человека.

Марта, никогда не знавшая, что такое жажда, вдруг почувствовала, как у нее пересохло во рту. Она инстинктивно поднесла руку к собственной шее — точно такой же голой, точно такой же потрепанной жизнью. А она и забыла совсем, какой шелковистой бывает кожа… Забыла, какой может быть нежной ее, Мартина, шея под ее, Мартиными, пальцами.

~~~

Пронзительным телефонным звонком оборвался сладкий сон Марты.

— Мама! Это я.

— А-а-а, это ты, Поль…

— Я с работы звоню. У тебя все в порядке, мама?

— Конечно… Да… Все в порядке. А почему ты спрашиваешь?

— Да тут Селина на ушах стоит. Говорит, они звонили тебе вчера весь вечер, никто трубку не брал… Ну и в конце концов меня довела тоже, тревожно стало… Чего говорить — ты же знаешь Селину!

— Вчера весь вечер… Слушай, а сколько cейчас-то времени?

— Ничего себе — «сколько времени»! Да ты что? Одиннадцатый давно пошел! — Поль выдержал паузу. — Мам, а ты ничего там не перепутала с лекарствами? Какой-то странный у тебя голос сегодня…

— С лекарствами? Да нет… Нет. Просто хорошенько выспалась, и все…

Поль снова помолчал.

— Ладно, я отключаюсь. Позвоню вечерком. Побереги себя, пожалуйста… А в воскресенье свидимся! Пока, мама!

Марта оторвалась от подушки, приподнялась на локте. Недоверчиво взглянула на будильник, потом — еще более недоверчиво — на порошки снотворного, лежавшие на столике. Она попросту забыла принять их на ночь…

Вздох. Нет, не такой, как обычный ее утренний вздох. В этом не было ни ностальгии по прошлому, ни облегчения, ни даже удовлетворенности. В чистом виде — порыв ветра. Ветра души. Будто сквозняк.

Но когда она пришла в себя и собралась с мыслями, ее поразило одно: совершенно непривычный беспорядок в постели. Она с трудом узнавала собственную кровать, настолько все сейчас было не похоже на то, как бывало обычно, когда Марта просыпалась и оглядывалась. Обычно она спала как убитая, так, словно всякую ночь подсознательно готовилась заснуть вечным сном, перейти в Вечность…

А на этот раз простыня была сбита, одеяло валялось на полу, ежу было бы понятно, что ночь прошла беспокойно, но самое странное и любопытное заключалось в том, что Марта абсолютно не помнила ничего, что было ночью. Надо сказать, что прежде — давным-давно — с ней подобное случалось. Более того, за тридцать лет законного брака Эдмону так и не удалось покончить с ночными «буйствами» Марты, перемежавшимися со снами и кошмарами, от которых она металась на постели, и это до такой степени раздражало мужа, что тот — приходя в полное отчаяние и потеряв надежду избавиться от пылкости супруги, которую считал бесстыдной, — не раз грозил завести себе отдельную спальню, но, ох, Господи, так никогда и не решился привести угрозу в исполнение. На самом деле Марта внезапно успокоилась годам к пятидесяти, и ее метания сразу же кончились — впрочем, это полностью совпало по времени с переходом с кофе на чай и кончиной Эдмона, придиры Эдмона, мелочного, щепетильного, дотошного Эдмона…

С той поры вся ее старательно подавляемая экзальтированность сошла на нет, и Марта спала сном ангела, спокойнее некуда — по крайней мере, до нынешней ночи.

Вот почему сейчас она рассматривала свою постель так, словно вглядывалась в собственное отражение в зеркале. И — надо же! — опять чувствуя, как жар приливает к щекам…