Она выдержала паузу, и молчание сделало свое дело. Тишина стала давящей, смущение достигло предела. Выход из положения нашла невестка Марты, Лиза.
— Если Бабулю провожают, я вообще не вижу, в чем тут проблема, — бросила она спасательный круг.
Марта посмотрела на невестку: ее смеющийся взгляд был достаточно красноречив. Отлично. Значит, Лиза — подруга, союзница. Хотя — чему тут удивляться, если ей так здорово удаются шоколадные пироги и не меньше — дети, пусть даже и Поль имеет кое-какое отношение к этим последним, ничего не скажешь — свою лепту и он внес, правда, самую малость…
Но тут общее внимание привлекла малышка Матильда. Она ворвалась в комнату, прыгнула к бабушке на колени и принялась размахивать перед ее глазами, словно военным трофеем, красной сафьяновой записной книжкой с позолоченной авторучкой.
Марта почувствовала, как отчаянно забилось ее сердце: вот-вот выскочит из груди. Из-за того, что новенькой кожаной обложки касались липкие от кока-колы пальчики, а еще больше, конечно, из-за нескромности внучки, из-за того, что тайна выплыла наружу: такое ощущение, будто Матильда, выбрав самое неотразимое оружие — чистоту и простодушие, — зажала в тисках тонких пальцев саму судьбу своей бабушки.
— Ой, Бабуля, до чего же хорошенькая книжечка! Подаришь ее мне?
Марта вглядывалась в поднятое к ней нежное личико с испачканными шоколадом губами, любовалась неподражаемыми кудряшками этого ребенка, которому ни в чём никогда не было отказа, которому Марта же первая никогда ни в чем не отказывала, этому маленькому демону в ангельском обличье, готовому отблагодарить ее шоколадным поцелуем, источавшим любовь.
Ответ вырвался сам, и Марта, к огромному своему изумлению, едва узнала собственный голос:
— Нет, Матильда. Эта книжка не для тебя. И я тебе ее не подарю. Более того, ты немедленно, сию минуту положишь ее на место: туда, откуда взяла.
Девочка на минуту замерла: ей потребовалось время на то, чтобы мысленно перевести на привычный язык все произнесенное на этом новом языке, которому Бабуля еще не научила любимую внучку. Потом, так и не сказав ни слова, не протестуя, — вероятно, оценив должным образом исключительную торжественность события, — малышка спрыгнула с колен Марты, двинулась через всю комнату к двери и прошла в спальню между стоявшими будто на часах остолбеневшими двоюродными братьями.
Неизвестно, что было бы дальше, может, тем бы все и закончилось, но — по иронии судьбы — именно эту минуту телефон выбрал, чтобы зазвонить, зазвонить требовательно и совершенно несвоевременно.
Марта, еще взволнованная своей неуступчивостью, вздрогнула и прижала руку к сердцу, к этому неуемному сердцу, которое все время надо было успокаивать, удерживать в груди лаской — так нежно треплют ладонью мордочку испуганного домашнего животного.
Кто это? Кто ей звонит в воскресенье? Да и вообще, кто может ей позвонить, если дети и внуки здесь, рядом?
— Я подойду, — сказала Селина.
Тихий ангел пролетел. Многоточие…
Потом Селина подошла к матери.
— Это тебя, мама, — сказала она и, поколебавшись, добавила. — Какой-то Феликс…
Марта узнала ощущение, немедленно возникшее в груди и в животе: проникновение пули, нежный укол, блаженная пустота первого испуга. Это Человек-с-тысячей-шарфов, и он впервые звонит ей.
Если бы Марта осмелилась… Ах, если бы Марта осмелилась — она полетела бы на его голос, который позвал ее с расстояния едва ли в несколько метров. Она одним прыжком одолела бы пустячное расстояние, говоря себе на лету, что, конечно, предпочла бы быть сейчас одна, чтобы сполна насладиться таким долго и тайно ожидаемым, таким вымечтанным звонком. Как ей хотелось бы не ловить на себе эти вопрошающие взгляды, не слышать этого молчания — тишина зазвенела у нее в ушах — как она хотела бы не испытывать этого чувства, будто за тобой следят, но все-таки… Все-таки, наверное, это знак, это судьба: звонок — словно намеренно — раздался, когда дети и внуки собрались здесь, будто он специально ловил момент для того, чтобы покончить с умолчанием. Почему бы не дать им понять, что все переменилось, что теперь уже она не просто и не только мать, не просто и не только бабушка, какой была до сих пор? Почему бы не подготовить их к тому, чтобы они по-другому смотрели на нее, чтобы открыли: перед ними женщина по имени Марта, которую некий Феликс подзывает к телефону в час воскресного семейного полдника?
Рука на секунду застыла в воздухе, прежде чем Марта взяла трубку. И ее «Добрый день, Феликс!» прозвучало немножко фальшиво.
— Вы свободны сегодня вечером, Марта?