Пятьдесят лет мигом свалились с плеч и куда-то исчезли. Пятьдесят лет, проведенных за серой песчаной насыпью, за каменной стеной. Незнакомка была одета в легкую свободную блузку цвета мака, вольно распахнутый воротник почти открывал грудь, и блузка была до странности похожа на ту, что Марта носила все лето перед тем, как ее выдали за Эдмона, перед помолвкой, перед свадьбой, перед тем, как новобрачный безжалостно изгнал из ее гардероба всю, как он считал, подростковую одежду.
И произошло необъяснимое: несмотря на то что сердце замерло от изумления, несмотря на сильнейшее волнение, охватившее Марту, она улыбнулась.
Она улыбнулась незнакомке. Она улыбнулась ее свободе. Она признала и утвердила эту свободу.
И Женщина-маков цвет ответила ей улыбкой. И в улыбке промелькнуло подобие согласия, будто незнакомка тоже признала и утвердила что-то в Марте.
А потом их дороги разошлись.
Что Марта тогда сделала с запрещенной блузкой? Выбросила, отдала кому-то из подружек? Нет, не помнит, вылетело из памяти…
Говорят, что мак — цветок желания.
Может быть, она только что встретилась на улице со своим желанием, желанием тоже стать как маков цвет?
~~~
Если бы не Женщина-маков цвет, разве Марта согласилась бы, выйдя из «Трех пушек», отправиться в гости к Человеку-с-тысячей-шарфов, решительно опершись на его руку, отправиться под предлогом того, что надо навестить Собаку, которая снова потеряла аппетит и отказывается даже от любимых блюд?
Если бы не Женщина-маков цвет, разве Марта прилегла бы сейчас на эту старенькую софу посреди скудно обставленной мастерской художника, запивая гусиный паштет мелкими глоточками кьянти, а перед этим — сняв не только шляпку и перчатки, но — о Боже мой, подумать только! — скинув туфли?
И все-таки это была она, она лежала здесь, на софе, и она делала именно то, что делала.
В мастерской было так же пусто, как и в ее собственной голове. Не пустотой нужды, наоборот, пустотой излишней наполненности пространства, пустотой неуловимой мечты.
Одним словом, Марта забыла о том, кто такая Марта.
Сидя напротив в заляпанном краской кресле-качалке, Феликс смотрел на нее.
Его глаза блестели — так же, как только что блеснули глаза Собаки, когда Марта, нагнувшись, положила ладонь на осунувшуюся мордочку.
Прежде чем вздохнуть и прикрыть глаза, Собака отблагодарила гостью, нежно и от души вылизав кончики ее пальцев. Казалось, Собака очень рада ее визиту.
Марта, которая отлично понимала язык вздохов, сказала:
— Собака вздыхает, потому что просто устала жить. Она не больна, не страдает.
Человек-с-тысячей-шарфов не ответил. Ему тоже были хорошо знакомы такие вздохи, ведь они с Собакой ровесники…
Марта не могла припомнить, смотрел ли кто-нибудь когда-нибудь на нее ТАК — может быть, только мама, когда она тоже научилась смотреть внутрь, минуя внешнее, заглядывая прямо в сердце.
Марта подумала, что мама, должно быть, сильно страдала, зная, что творится в сердце у ее ребенка, у ее дочки, которую она оставляла на попечении отца, настолько близорукого, чтобы некоторое время спустя принести девочку в жертву такому человеку, как Эдмон.
Человек-с-тысячей-шарфов, казалось, прочитал ее мысли. Он вдруг заговорил:
— Марта, а вам кто-нибудь говорил, как вы красивы?
В семьдесят лет не жеманятся и не кривляются. В семьдесят лет верят словам и считают, что вопросы должны быть прямыми, а ответы — честными. Вот почему Марта помедлила, желая по-честному и ответить. А в самом деле, говорил ли ей кто-нибудь когда-нибудь, что она красивая?
Насчет Эдмона — тут и вспоминать нечего: нет, в жизни такого не говорил. А другие? Придется подумать…
После долгих размышлений она сообразила: да конечно же! Матильда! Причем не далее, как на прошлой неделе: когда бабушка расчесывала щеткой свои длинные волосы, чтобы уложить в пучок, малышка зарылась мордочкой в седую гриву и неожиданно прыснула со смеху: «Бабуля, да ты ж у нас красавица!» Марта припомнила еще, что тогда она очень крепко прижала к себе ребенка и сразу же, не удержавшись, подумала о Человеке-с-тыся-чей-шарфов. И было это как раз накануне того дня, когда температура подскочила, накануне лихорадки, любовной лихорадки…
— Да, моя внучка Матильда это мне сказала, совсем недавно сказала, действительно…
Человек-с-тысячей-шарфов улыбнулся.
— Но если я вам такое говорю, это ведь не совсем одно и то же, правда?