Соланж перестала ходить на работу. Соланж не отзывалась на сообщения, которые Колетт, с каждым днем тревожившаяся все сильнее, оставляла на автоответчике. Да и на другие звонки — по большей части от мужчин, самым настырным из которых был Жак, ее официальный любовник, — тоже не отвечала. Жака она в свое время прозвала «Роковым» за склонность к философствованию и столь же неизлечимую склонность заявляться всегда в самый неподходящий момент: и как только ему удавалось всякий раз сваливаться ей на голову подобно року или судьбе? Правда, этот недостаток с лихвой искупала его выдающаяся способность в любом месте и при любых обстоятельствах предаваться утехам страсти.
Но сейчас у Соланж были дела поважнее, и она вовсе не собиралась уступать никаким — ни дружеским, ни любовным — требованиям.
Теперь, когда ее перемещения подчинены новому темпу мысли и шага, когда она заботится о том, чтобы сохранять ритм, когда походку ее сопровождает это плавное покачивание и она аккуратно переставляет ноги, старательно отмеряя и выверяя каждое прикосновение ступни к асфальту… Теперь, когда ее влечет вперед не долг и не принуждение, она открывает в собственном квартале по-истине чудесные уголки. И уже отыскала там восхитительные дворики, невероятные здания.
Вчера во время очередной бесцельной прогулки она буквально в нескольких шагах от дома набрела на крохотный скверик, о существовании которого прежде и не подозревала.
Вот этот скверик она и собиралась нынче исследовать. Туда можно было попасть через железную калитку, которая открывалась и закрывалась со скрежетом. Этот звук напомнил ей о решетке, отделявшей сад от песчаных дюн в том доме на берегу моря, где она выросла.
Скверик оказался чем-то похож на детский рисунок. Одна-единственная скамейка под одним-единственным деревом. Песочница и три стула вокруг. Прямоугольник ярко-зеленого газона — вроде коврика, уложенного поверх розово-серого гравия. В песочнице, под присмотром довольно тучной матроны, погруженной в чтение журнала, играет с кубиками маленькая девочка. Она присела на корточки, широкий подол белого платья раскинулся вокруг, превратив ее в некое подобие крокуса. Степенный старый господин на скамейке, сложив руки поверх вязаного жилета, казалось, полностью углубился в созерцание этого цветка, а сидящая рядом дама примерно тех же лет беседует с рыжим котом на поводке, свернувшимся клубочком у ее ног.
Скрип калитки не нарушил незыблемости этой сцены.
Соланж скромненько уселась на краешке скамейки.
И тоже принялась наблюдать за работой девочки-крокуса в беленьком платьице, старательно расставлявшей на песке кубики.
Рыжий кот уснул, но дама продолжала монотонно бормотать. Она рассказывала что-то о свежей рыбе, о теплом молоке — так, словно напевала колыбельную для кота.
Неторопливо переворачиваются страницы журнала. И вместе с ними медленно вращается часовая стрелка.
Осталось только войти в эту декорацию, вписаться в нее, найти свое место, ничего не нарушив, — и поддаться общему настроению, расслабиться, уступить блаженному ощущению пустоты, становясь поочередно рыжим котом, перевернутой страницей, кубиком, светлым песком, пуговицей на жилете, пухлой и чуть дрожащей розовой мякотью руки тучной матроны…
Соланж без труда окунулась в пустоту, сохраняя в душе улыбку Дамы в синем.
~~~
Проходили дни, и Соланж, сама того не сознавая, начала заново обживать свою квартиру. Она постепенно переселилась в кухню. В гостиную заходить стало попросту неприятно: ей делалось не по себе в этой комнате, обставленной роскошно и со вкусом. Даже гамак, в котором раньше она так любила покачиваться, слушая музыку, теперь казался ей нелепым. Да и вообще она теперь если и заглядывала сюда, то только для того, чтобы полить цветы в горшках у занимавшего всю стену окна во двор, и при этом передвигалась на цыпочках, словно по чужой квартире. Кроме того, надо было хоть изредка прослушивать сообщения на автоответчике, который Соланж не решалась выключить совсем из-за Дельфины, на три месяца уехавшей к отцу в Мадрид.
Возвращаясь с прогулки, Соланж первым делом ставила сумочку на холодильник, убирала туфли в пластиковый пакет и засовывала его в нижнее отделение овощного ящика, а потом часами сидела в халате и шлепанцах за кухонным столом, где постепенно скопились бумаги, блокноты, тетради, книги и целая коллекция карандашей в пивной кружке.
Ей очень нравилось читать в облаке пара, поднимавшегося над овощным супчиком, или в тепле томившегося на плите бараньего рагу с картошкой, нравилось, что страницы книги пропитываются влагой и запахом еды.