Снова это странное ощущение перевернутости вселенной. Снова какая-то несообразность, нелепость, чуть ли не нарушение всех и всяческих приличий, потому что сейчас, сегодня дети станут ее исповедниками, судьями, а может, и жестокими критиками, почем знать.
Обратный отсчет начался с часов на кухне. Цифра четыре, час полдника, час, когда решится ее судьба, их судьба. Марта подумала, что на циферблате всегда обозначен час, когда решается судьба каждого…
Она вздрогнула от телефонного звонка. Это может быть только он. Больше некому. Это Феликс.
Он спросил — и голос при этом звучал у него как-то необычно, — хорошо ли она спала. И она — по странному этому голосу — сразу догадалась, что и ему пришлось бороться с бессонницей.
— Я хотел посоветоваться с вами, Марта… хотел спросить, какой шарф, или платок, или… в общем, что мне надеть на шею… какого цвета? Как вы думаете?..
Марта страшно растерялась. Никогда Феликс не задавал ей подобных вопросов. Шарфы, кашне, шейные платки… способы, какими их завязывать и развязывать… разве это не было решено раз и навсегда, разве это не было необсуждаемо, бесспорно, столь же очевидно, как само его существование?
А потом она улыбнулась. Ему — задавшему этот чудной вопрос. Себе — которой придется на него отвечать. Полному взаимопониманию двух сердец, обеспокоенных одним и тем же: циферблатом часов. И, вспомнив о материнской скатерти с белыми кружевами, свадебной маминой скатерти, сказала решительно:
— Белый, Феликс! Белый — это будет то, что надо!
— Да? Именно так я и думал… — Он помолчал, только дыхание слышалось в трубке.
— И еще… и еще я хотел спросить…
— Насчет Собаки? Да конечно же, берите с собой Собаку! Малыши будут в восторге!
Теперь настала ее очередь услышать, как он улыбнулся, прежде чем положить трубку. Его «До потом!» прозвучало подобно музыке…
Вот теперь стол совсем готов. Праздничный стол, сияющий белизной.
И все-таки Марта немножко смущенно, пусть и с восхищением, думала об этой рискованной идее: накрыть стол маминой свадебной скатертью.
Ночью, лежа долгие часы с открытыми глазами, она пыталась заглянуть себе в душу и разобраться в своих чувствах. Собственно, что происходит? Ведомая Женщиной-маков цвет, отныне раскрашивавшей ярче некуда все ее походы в прошлое, на которое Марта смотрела новыми глазами — глазами той, которая любит и любима, она снова и снова бродила между когдатошними Мартами, но застревала всякий раз около одной — молоденькой девушки, совсем юной девушки в красной блузке. Это она оказалась самой близкой Марте сейчас, это ее нужно было отыскать после стольких лет разлуки из-за Эдмона. Бедного Эдмона — такого однотонного, такого бесцветного Эдмона…
А потом, все так же широко распахнув глаза в душу, она снова пережила приступ дикой ревности, но теперь — ощущая не опасность, не угрозу, а совсем напротив — живое и живительное любовное исступление. Она смеялась одна в полный голос, сделав открытие: ни в чем не повинная и ни о чем не подозревающая Ирен пробудила в ней бешенство, сравнимое разве что с бешенством быка, увидевшего красную тряпку. Покажи быку красное — так ведь говорят?.. Спасибо, Ирен, теперь я знаю, что никогда больше не увижу мир черно-белым, что он будет красочным, ярким, многоцветным.
Вот так взбеситься от ревности, рискуя умереть, означало еще, что Марта поднялась на новую, более высокую ступеньку в своей любви. На этой ступеньке начинала немного кружиться голова, как когда-то на качелях в Люксембургском саду, и замирало внизу живота, и посиневшие ноги дрожали от холода, от страха и от сумасшедшего желания победить этот страх. Любви? Уже и не любви… Как ЭТО назвать? Она не знала имени для чувства, взлетевшего на новую ступеньку…
— Мне показалось, будто я потеряла вас! — объясняла она Феликсу в тот вечер. — И я почувствовала такую пустоту, ТАКУЮ пустоту, понимаете?..
Нет, Феликсу то, что случилось, не показалось смешным. Он даже не улыбнулся. Наоборот.
— Я тоже, Марта, — ответил он. — Мне тоже показалось, что я вас потерял.