Женщина — это все равно что девочка, только у нее есть еще кое-что, а у девочек этого нет, и это кое-что, оно такое таинственное и такое, говорят, аппетитное и привлекательное, что девочкам ужасно хочется узнать, что это такое, и на это посмотреть, и они подслушивают под дверью и заглядывают в замочную скважину ванной.
Но титул «Женщина», которым ее только что наградила мама, он не только странный, он еще и теплый такой, в тысячу раз теплее, чем шелковистые и душистые руки над ее головой. Это такое тепло, от которого растут и начинают цвести подсолнухи.
Матильда представляет себе, как они — четыре женщины! — передают из рук в руки палочку губной помады, как они примеряют платья, обмениваются ими… Такой квартет заговорщиц, союзниц во всем, и они все время смеются, они везде заодно, две матери и две дочери — четыре подружки, и они все вместе играют в великую игру, в самую захватывающую на свете игру: быть женщиной…
Матильда улыбается в своем ароматном укрытии. Она улыбается этому новому материнскому обещанию, которое, исполнившись, могло бы все переменить, помочь выбросить из головы, как поломанные игрушки из ящика, все эти детские мечты о песке, о крабах, о воздушных змеях и пирожках, пускай даже и с вареньем.
Сла-а-адкий сон…
Матильда пристраивает голову на материнском животе. Голову, из которой еще не совсем улетучились воспоминания о жизни до рождения.
Подтянув согнутые в коленках ноги повыше, сжав кулачки, свернувшись клубочком у бока Селины, такая же спокойная здесь, снаружи, какой была внутри, в материнской утробе, Матильда успевает еще перед сном подумать, что вот это вот — самое главное мамино обещание, оно обязательно должно сбыться, просто не может такого быть, чтобы оно не сбылось…
За стеклами мчащегося на юг поезда зеленое отступает назад, оно пятится, пятится, пятится, пока его полностью не замещает собою желтое.
~~~
Матильда совершенно не могла понять, каким образом тихий, мерный стук колес превратился в визгливый скрежет, который сверлил ей уши. Такое впечатление, что стоило только ей почувствовать, как там, наверху засияло показавшееся ей необычайно звездным небо, едва она успела скользнуть между незнакомых простынь, как уже оказалась стоящей в шортах и с сандалиями в руках, пьяная от солнца, на пороге чужой двери.
Ошеломленная этим странным обстоятельством, она сощурила глаза, чтобы получше разглядеть какую-то напоминающую маму женщину, которая, сидя под большим зонтом, улыбалась ей навстречу.
— Да уж, поспала ты, душенька моя! — сказала женщина маминым голосом.
Конечно, конечно, это была мама!
Матильда, пошатываясь, побрела через террасу. Раскаленные плитки пола обжигали босые ноги.
— Мама, мам, а что это за треск такой?
— Всего-навсего цикады, дорогая…
Цикады. В школе о них тоже рассказывали. Такие большие зверюги, вроде кузнечиков, они не кусаются и все время проводят на деревьях, с ужасным скрежетом трут одну ляжку о другую, когда солнышко припекает, и им приятно. Вот! Насекомые! А у насекомых ляжки называются — как?..
Матильда тоже уселась под зонтом. Глаза ее постепенно привыкали к слепящему свету. И она открывала для себя дом. Не так давно она нарисовала один домик, похожий на этот — сложенный из розоватого камня, весь увитый плющом, с ярко-голубыми ставнями и — по обеим сторонам — какими-то неизвестной породы деревьями. Интересно, как они называются, эти деревья?
Она вспомнила про рисунок, потому что послала его Бабуле в Испанию, как только узнала, что в этом году они поедут на каникулы в деревню. Послала не столько из-за того, что очень уж этому обрадовалась, сколько для того, чтобы себя саму подбодрить перед этим летом без моря.
— Как тебе кажется, этот дом похож на домик, который я нарисовала для Бабули? А?
— He-а, мне кажется, не похож!
Матильда вздохнула: да уж, дождешься от какой-нибудь мамы, чтобы она сказала — похож! И все-таки это тот же самый дом!
— Кушать хочешь?
— Не хочу. Что я — из голодного края?
— И даже абрикосов горяченьких не хочешь?
Светлые кудряшки Матильды красноречиво ответили: нет! нет! нет! Хотя… А что это мама имела в виду под «горяченькими абрикосами»? Разве же абрикосы бывают горячими? Вот если бы круассаны или шоколадные булочки…
Селина нахмурилась. Не так уж часто доводилось ей слышать, чтобы ее прожорливая дочка отказывалась от завтрака… У малышки же волчий аппетит, особенно по утрам… Селина широко раскинула руки.
Девочка ринулась на колени к матери. Пробуждающая ласка. Утренняя ласка. Наполовину каприз, наполовину истома…