Реми смотрел, как Матильда приближается к нему неуверенной походкой: среди камешков, по которым она шла, попадались иногда очень скользкие. Он смотрел не прежним насмешливым взглядом — как тогда, когда красовался на ржавой бочке в день козьих какашек. Он смотрел на нее так же, как когда качал ее на качелях, только тогда он был сверху, а сейчас напротив.
Когда она почти достигла цели и до Реми оставалось пройти какой-нибудь метр, он протянул руку — свою руку с квадратными кончиками пальцев, свою руку, умеющую управлять трактором. Он хотел, чтобы она перепрыгнула на его камень. Чтобы она полетела к нему. Долетела до него. Матильда подумала, что это можно было бы проделать, как в цирке, под барабанную дробь. Их опасный акробатический номер. Номер акробатов любви.
Прыжок Матильды был так же отважен, как ее сердце, которое отбивало свою барабанную дробь под розовой кофточкой.
И вот она на камне Реми. И вот они уже оба сверкают, рука в руке, плечо к плечу, бедро к бедру, барабанная дробь к барабанной дроби. Как припаянные друг к другу. Матильда к Реми. Реми к Матильде. А для Матильды это было, ко всему, еще и соприкосновение другой кожи с ее кожей, другой, не материнской — то ощущение было привычно и знакомо. Кожа Реми тоже оказалась нежной, но одновременно и шершавой, особенно на локтях и коленках. Но самое большое отличие было в другом: когда Матильда касалась маминой кожи, у нее никогда не вставал дыбом легкий светлый пушок на руках и ногах. А сейчас вроде бы да…
— Странно, мне совсем не холодно, но у меня почему-то гусиная кожа! — взволнованно объявила Матильда.
— Ничего странного. Гусиная кожа — не когда тебе холодно, а когда ты с кем-то, кто тебе нравится, — весьма самоуверенно объяснил Реми. И, добавив: «Только у тебя, Тильда, гусыниная кожа, а гусиная — это у меня!» — разразился хохотом.
Матильде тоже очень хотелось засмеяться, но она сдержалась, побоявшись свалиться с камня как раз в тот момент, когда подтянутся остальные. Зато успела про себя отметить, что «кто-то», кто нравится Реми, это она…
Любуясь рекой с берега, Селина и Кристиана заодно любовались и ими — Реми и ею. Мамы выглядели совершенно растроганными. Но им не стоит дарить возможность перейти границу. Матильда твердо решила сохранить свои тайны. Вот, скажем, насчет гусыниной и гусиной кожи: тихо-тихо! рот на замок! То, что у мам нет своих собственных возлюбленных, вовсе не дает им права на единственного существующего. Возлюбленными не делятся, как конфетами, хотя и конфеты иногда бывает очень трудно разделить, например, карамельки. Возлюбленный, который здесь, перед ними — это Реми, и он принадлежит только ей.
Что до Бенедикты, то она надулась. Это нормально, и понять ее можно. В конце концов, цельный небесно-голубой купальник так фигуру облепляет, что всякому видно: прятать под ним нечего. Реми со своими инструментами: циркулем, угольником, линейкой — сразу же это заметил, даже и не хотел, а заметил, еще когда они в машине ехали, и он между ними сидел. Так что маловато у нее шансов ему понравиться, этой Бенедикте, рядом с Матильдой в ее розовой кофточке на резинках, да к тому же еще и с маминым рецептом внутри.
Если разбираться, то окажется, что все решают какие-то совсем мелкие мелочи: почему мальчик влюбляется в девочку и не разлюбливает ее. Тут не требуются какие-то особенные слова. И у девочек это тоже — как у мальчиков. Вот, например, она сначала даже как-то растерялась, чуть ли не в отчаяние пришла, увидев, что у Реми дырка вместо переднего зуба, а теперь просто влюблена в эту дырку. Впрочем, надо будет спросить у Реми, а какая мелкая мелочь в ней нравится ему больше всего, так нравится, что он покрывается гусиной кожей, когда они касаются друг друга.
Должно быть, мама не очень-то следила за такими мелочами, раз Он стал уходить так часто. Наверняка она пыталась Его остановить всякими там особенными, сильными, по ее мнению, словами, а слова-то у Селины как раз самое слабое место… И всегда так было…
И все-таки на Бенедикту жалко было смотреть: как она стоит совсем одна и вглядывается в реку, даже не слыша никакой ее музыки… Матильде показалось, что это несправедливо.
— А что если нам позвать ее сюда, Бенедикту? — предложила она, хотя от идеи, что Реми придется-таки делить, холодок пробежал по коже.
— Как хочешь… — ответил Реми. — На Трясучей Голове можно и втроем удержаться.
— Где-где? Какая еще трясучая голова?
— Да вот же она! Этот камень, черт побери! Если посмотреть на него издали, он похож на голову, которая трясется!
— Но вблизи-то ведь не так, скажи, скажи! — забеспокоилась Матильда, заметившая позади камня большую яму, с виду ужасно глубокую.