Двое карабинеров возились с рулетками и какими-то приспособлениями. Один из них фотографировал место происшествия с разных точек. В девять утра уже припекало, со лба на летнюю форму стекали капельки пота. Третий, одетый в льняной костюм, с медицинской сумкой, руководил происходящим.
Тело девочки лежало на земле среди острых камней, под отвесным обрывом высотой метров пятнадцать, не меньше. Среди низких кустов ежевики виднелись подол желтовато-розового платья в цветочек, исцарапанные шипами тонкие ноги и бледные руки. Иссиня-черные спелые крупные ягоды казались маленькими глазками любопытствующих зверушек.
Девочка лежала безжизненно, словно марионетка с перепутавшимися нитками, которую выбросил ребенок, пресытившийся игрой. Сандалии почти съехали с ног, каштановые волосы рассыпались веером, оранжевый бантик чуть покосился и запачкался кровью.
Мужчина в костюме решительно отогнал в сторону всех, кроме ближайших родственников. Он велел отойти, ничего не трогать и приказал на диалекте:
- Идите работать.
Его послушались, как слушаются строгого директора школьники.
Берта следила глазами за мужем, который только теперь начинал понимать, что говорил ему человек в костюме, которого карабинеры называли доктором Галимберти. Потом она заметила Беппе. Он сидел на камне недалеко от машины карабинеров, нахохлившись, словно ночная птица, которой неуютно при свете дня, и отстраненно следил за происходящим.
- Что с моей дочкой? Когда я смогу ее обнять? - спросила Берта мужчину в костюме, когда он возник перед ней.
- Пока что трудно сказать. - Галимберти глядел на нее, вид у него был по-прежнему властный, но голос чуть помягчел. - Похоже на несчастный случай. Вы сможете ее увидеть, когда мы завершим медицинский осмотр. Обещаю. - Потом взглянул на большую скалу, нависшую над обрывом. - Сейчас мы сходим посмотрим наверху. Постараемся сделать все возможное, чтобы выяснить, что же произошло.
После недели, посвященной расследованию и сбору информации, количество показаний, данных добровольно или взятых у свидетелей, вызванных в полицейский участок, превысило все разумные пределы. Поступали анонимные звонки (кто-то продолжал звонить и кричать в трубку: "Господи, да ведь они все стояли на Острой вершине, все стояли, я их видел, это они, они!"), анонимные письма на диалекте, анонимные письма на итальянском, а также анонимные письма, в которых выражалось сожаление о случившемся, а в постскриптуме сообщалось, что кое-кто незаконно занял чужую землю, а у кое-кого внебрачная связь. Каждый житель деревни, а потом и каждый житель близлежащего городка счел своим долгом выдвинуть добрый десяток неожиданных версий. Всем непременно хотелось высказать свое мнение и найти разгадку.
Девочку мог убить "чют" (как называли здесь страшного снежного человека), деревенский дурачок или местная ведьма. Она могла упасть, потянувшись за бабочкой, могла споткнуться, когда бежала за зайцем, за ней мог погнаться кабан, ее могли в шутку толкнуть. А вообще, она "сама нарвалась" - зашла в опасное место, потому что родители за ней плохо смотрели.
В районной газете появилась статья с перечислением подобных версий, изложенных четко, подробно и со знанием дела. Предпочтение отдавалось версии о смерти в результате несчастного случая, и поэтому, посвятив неделю обсуждению самых диких и странных предположений, все успокоились и пришли к единому мнению, ведь "так написали в газете".
К огромному облегчению следователей, осмотр тела не подтвердил версию о том, что к убийству мог быть причастен педофил. Синяки, царапины и раны являлись результатом падения.
Показания остальных ребят (самому старшему было четырнадцать) в итоге совпали. В присутствии родителей их засыпали вопросами, на них налегали, давили, жали, то грозили кнутом, то соблазняли пряником, а потом вновь заставляли дрожать от страха, прибегая к прямым или косвенным угрозам.
Картина, которая вырисовалась на основании их рассказов, была вполне ясной: им захотелось поиграть в следопытов и добраться до места под названием Острая вершина. Мария, не отличавшаяся разговорчивостью, решила пойти с ними.
Они любовались на розовое небо, по которому пробегали лиловые облака, как вдруг кто-то рассмеялся, и вслед за ним засмеялись остальные - просто так, без причины. Словно пьяные, они принялись распевать песни, которые выучили на празднике газеты "Унита". Шутили, прыгали и танцевали, обо всем позабыв. Мария тоже танцевала, в сторонке, и слишком близко подошла к краю обрыва.
Одна девочка сказала, чтобы она перестала кружиться. Это, дескать, опасно. Но Мария не послушалась. Тогда девочка подошла к ней и громко крикнула, потянув ее за руку: "Смотри под ноги, дурочка!" Ничего не сказав в ответ, Мария вырвалась и сделала шаг назад. В пустоту.
На вопрос следователей: "Почему ты не спустился вниз посмотреть, жива ли она? Ты хоть попробовал позвать ее, вдруг она отзовется?" - все, все без исключения, ответили виноватым, а иногда и враждебным молчанием. Только девочка, которая попыталась ее остановить, сказала капризно: Ну позвали бы, а что толку! Она бы издалека все равно не поняла, она и вблизи-то не понимала!
В ходе расследования обнаружилось, что сын Малатесты, вернувшись домой, без видимой причины расплакался - да так, что долго не мог успокоиться. Джованни - тот самый, что владел дальними землями, - насел на отпрыска и заставил все рассказать. Мальчик объяснил, что случилось. Они сразу побежали предупредить остальных родителей, потом решили, что Малатеста-отец помчится к Берте, но Берты дома не оказалось. Битый час он ходил туда и обратно, надеясь, что кто-нибудь да появится. Потом стемнело. Как только пропел петух, Джованни Малатеста, не сомкнувший в ту ночь глаз, вышел из дому и зашуршал галькой по направлению к дому Берты. Увидев ее, он забормотал и облегчил душу.
В первое воскресенье после случившегося были похороны, по этому случаю даже открыли центральные двери городского собора. Так решил мэр, который все и устроил. Один из советников мэра предложил назвать именем погибшей девочки улицу. Сам районный префект появился на похоронах и пожал руку родным погибшей. Было много снимков для официальных отчетов и репортажей.
Берта не то чтобы не могла запомнить лицо префекта и лица всех остальных - ей было все равно. Время, в котором она существовала еще восемь дней назад, когда ее любимая Мария была жива и весело прыгала, остановилось. Жизнь Берты - та, которой она жила прежде, - оборвалась. Теперь она находилась во времени и пространстве, оторванных от реальности, в которую был погружен окружающий мир. Мир, который когда-то радушно ее принимал.
В день похорон на ней было черное платье, однако она решительно отказалась помыться под душем и надеть туфли, поругавшись из-за этого с мужем и сыном. Они много чего наговорили, а еще заявили, что пора бы ей образумиться. Никто не виноват, что Мария погибла, надо думать о том, как жить дальше. Но она их не слышала и надела любимые стоптанные шлепанцы ядовито-розового цвета.
Ко взглядам и рукопожатиям прибавились неуместные подбадривающие похлопывания по плечу и сочувствующие взгляды.
- Бедняжка.
- В уме повредилась от горя.
- Сейчас такое начнется…
- Надо было лучше смотреть за дочкой.
- Знаете, с такими детьми всегда сложно.
Она читала эти мысли за избитыми фразами и хищными руками, ловившими ее руку.
С болью и тяжестью она поняла то, что объяснить невозможно: все вокруг ей враги. Она это твердо знала. Как знала и то, что ее Бог оставил ее. Прежде чем потерять сознание и прийти в себя после минутного забытья, она Его прокляла.
- Синьора Берта, так больше нельзя… - В тот день сержант карабинеров, брат доктора Галимберти, решил все-таки ее принять.
Не проходило и дня после похорон, чтобы она не позвонила или не явилась в участок.