С того дня я не произнесла ни слова.
И волосы мне больше никто не красил.
Николетта Валлорани
Крылья
КАРТОННЫЙ город, населенный марионетками. Двух измерений - и того много, глубина здесь - как невозможное эхо.
Ночь, мокрая от дождя. Такси на площади Чинкве Джорнате: одни стоят, другие едут. Заостренные профили на фоне витрин: бритые головы, куртки, джинсы. У одного парня на шее арафат-ка, у другого на затылке татуировка со свастикой. Сидя в машине, в безопасности, я улыбаюсь. Глаз автоматически находит нужный ракурс: шарф фаната "Милана", взмывающий, словно бабочка, над плечами, тощая нога отвешивает пинок. Блеск ножа как предостережение. Кто из какой бригады - уже не видно, у этого потерявшегося поколения знаки отличия перемешаны непонятно как. Вот она, Вторая республика, - с чувством вины и всеми признаками поражения; и что делать с ней - неизвестно. Наш народ на ошибках не учится. Он их коллекционирует, как награды. А я их фотографирую. Лучшие снимки оставляю себе.
Зеленый: еду дальше, еду по узкому кругу, сжавшему сердце города, еду бесконечным маршрутом, все время возвращающим в исходную точку. Высматриваю себе жертву, за которой пойду, следы, которые приведут меня в заповедную зону, о существовании которой я не подозреваю. Это трудно, всякий раз труднее. Бессонные ночи давно не готовят мне никаких открытий. Блеклые тени на углу Порта Рома. Толстуха, ожидающая последний трамвай. Индус с охапкой увядших цветов. У стены на углу - две дрожащие от холода проститутки. Секс как профессия, сдобренный оговоренной дозой насилия. Согласие быть изнасилованной за гроши. Проезжая мимо, я думаю, попадут ли эти двое в статистику.
"Женщины - это ангелы, - заявил тот насильник. - Я хочу видеть, как они истекают кровью".
Однажды я разговаривал с убийцей. Он изнасиловал и убил румынскую проститутку. Ничего сложного и ничего особенного, на первые страницы газет не попадешь. Поменяйся они национальностями - еще куда ни шло, а так - новость вполне заурядная. С виду нормальный мужик, даже забитый какой-то. Вполне себе мирный толстяк. В полиции он даже не пытался ничего отрицать, видимо, не понимал, в чем виноват.
"Женщины - это ангелы, - заявил он, когда я начал его фотографировать. - Ты это знал? Я бы их даже пальцем не тронул. А ты бы не смог сфотографировать. Ангелов не фотографируют. - Он опустил голову, словно задумавшись, между бровями пролегла морщинка. - Но знаешь, из ангелов кровь не льется. Поэтому я ее и убил, эту приезжую шлюху. Она прикидывалась ангелом. А из ангелов кровь не льется. Я - защищаю ангелов, - добавил он, помолчав, и вытащил из кармана скомканную бумажку и карандаш. - Эту я убил первой. Пишу номер 1. - Он нарисовал на листочке палочку. - Когда наберется достаточно, я посчитаю и пойму, сколько среди них настоящих ангелов".
Не знаю, что он говорил на суде, этот убийца, любивший учет и контроль, но история про ангелов не шла у меня из головы. С той поры в городе поселились бледные тени, прозрачные фигуры с крыльями - души женщин, которых убили, потому что они не были ангелами.
Когда я выхожу из машины - обвешанный фотоаппаратами и вспышками, с надетой налицо привычной маской равнодушия, - они шагают рядом со мной.
Пока фотографируешь мертвецов, хочешь не хочешь, а выучишь роль. Это все равно что каждый вечер выходить на подмостки, зная, что на самом деле ногами на сцене дрыгаешь не настоящий ты. А еще зная в глубине души, что персонаж, которого ты играешь, рано или поздно завладеет тобой.
Это как одержимость, лекарства от которой нет.
Тела обнаружили в районе верфи, с перерывами в несколько недель.
Трое.
Мужчины.
Белые.
Молодые.
Достаточно сильные. Мертвые.
Все три раза газета посылала меня: в первый раз - потому что я был не занят, во второй и третий - потому что я уже знал место и сюжет, хотя на тот момент никакого сюжета еще не вырисовывалось.
Три раза я проехал по кольцу вокруг сердца города, чтобы сфотографировать мертвецов - вид у них был удивленный, глаза распахнуты, наглее - длинная резаная рана. Штаны расстегнуты, будто они к чему-то готовились. Кулаки сжаты, словно и теперь, после смерти, им хочется защищаться. Никаких следов. Единственный свидетель - грязная вода канала Навильо. Нашей сгинувшей реки, которую по-настоящему видишь, когда выезжаешь из центра, а еще лучше - когда отправляешься далеко за город.
Я ищу глазами невредимую границу, за которой город уступает место полям: территорию, где скрываются нелегалы, пограничную зону. Я знаю: того, что я себе вообразил, там нет - только окраины, грязь, место без прошлого. Но так хочется верить, что за городской чертой можно увидеть другую жизнь и испытать удивление. Этого не случится - ни потом, ни сегодня вечером.
Помотав головой, я медленно поднимаюсь на помост, освещенный дрожащими огнями фар полицейских машин.
Посиневшее, немного опухшее лицо. Сильное, молодое тело. Сжатые кулаки. Расстегнутые штаны.
У убийства есть свои ритуалы. Основанные на традициях и привычках, как всякая хорошо сделанная работа. У него свой язык, своя поэзия, понятная только убийце. Этот мужчина моложе и красивее остальных. Фотогеничнее. Смертельное ожерелье смотрится на нем особенно элегантно. Тень вокруг губ напоминает улыбку.
- Что скажешь?
- Скоро наберется на целый каталог.
- Признайся, этот тебе понравился.
Полицейский поворачивается ко мне спиной, а я улыбаюсь, в соответствии со своей ролью. Последний снимок.
Нагибаюсь. Ноги устали. Старею. Я - человек из прошлого, попавший в нескончаемое сегодня - в то, что я фотографирую. Но мои собственные кости не похожи на фотографируемые мною лица: они проедены плесенью долгих лет. Я с любопытством слежу, как мое тело отдаляется от моей души: поскрипывая костями, уходит все дальше и дальше, в то время как мои взгляды на мир не меняются. Меня будто поделили на две части, расходящиеся в разные стороны. Теперь я начинаю походить на настоящего человека: глубину мне дарит третье измерение - расстояние, на которое я отошел от себя. Привилегия, которой у этого трупа не будет.
Присаживаюсь на корточки и, словно ища опору, кладу руку на мокрые булыжники.
Холодные, мокрые, гладкие.
Что- то мягкое.
Сжимаю большой и указательный пальцы и поднимаю это мягкое.
Перышко.
Я никогда не влюблялся, всерьез - никогда. Я любил только тех женщин, которых не сумел заполучить. Говоря словами насильника, только настоящих ангелов, из которых не льется кровь. Я любил желание, удивление, влюбленность, электрический разряд и легкий трепет. То, что бывает в начале и что не переходит в плотскую страсть, потому что страсть похожа на затухающее пламя.
Я любил не людей, а их фотографии.
С Ларой было иначе, но об этом мне вспоминать неприятно.
Я отгоняю воспоминание и поднимаю перышко. Засовываю в карман - просто так, безо всякой цели, - и встаю. - Я закончил.
Никто мне не кивает. Никто не прощается.
Иду обратно, снова сажусь в машину, трогаюсь.
Я никогда не езжу одним и тем же маршрутом, но получается, что все время двигаюсь в одном и том же направлении. Возвращаюсь на кольцо и, не меняя направления, продолжаю кружить.
Затягивая петлю на шее города.
Голубые слезы на лице Лары.
Одному Богу известно, зачем я снова достал эту фотографию. Прошло столько лет, я столько всего пережил, но так и не смог забыть. Будто передо мной только что отпечатанный снимок, еще не подсохший, не знающий времени.
Лара была моей лучшей моделью - она об этом не догадывалась, и, попроси я ее позировать, у нее вряд ли бы получилось. Она жила в своем теле настолько естественно, что та, кем она была, и та, кем казалась, не отличались друг от друга. Словно маленький эльф Пак в лесу жизни. Полная, безграничная открытость миру - оттого что жить иначе она не могла. Прозрачная, как хрусталь, как чистое стекло, - ангел, пронизанный светом, превращающий свет в радугу, поэтому находиться рядом с ней было невыносимо.