— Да? — спросил Разиэль.
— Так нужно. Какое-то время — сколько именно, откроется только мне — будем оставаться в городе. Потом пойдем к горе Ермон, чтобы сделать по написанному: пройти от Дана до Галаада[95]. Затем вернемся в город. Показать это место в тексте?
— Нет, — ответил Разиэль. — Ты — мой мир, Преподобный. Я не шучу. Nunc dimittis[96].
— В чем дело? — позже спросил Разиэль своего господина, когда они были в саду Гиги.
С гор веял свежий ветерок, напоенный смолистым запахом сосен.
— Свет, — ответил Де Куфф. — Я почувствовал, что получил благословение. — Помолчал и добавил: — Думаю, нам может быть явлен знак.
— Но что ты увидел?
— Когда-нибудь расскажу.
— Но ты не можешь скрывать это от меня, — возразил Разиэль. — Ведь это я распознал тебя. И должен знать, что ты видел.
— Веди нас в город, — ответил Де Куфф. — Возможно, когда-нибудь узнаешь.
— Ты должен рассказать. Хотя бы что-нибудь. Я тоже должен поверить. Я посвятил тебе жизнь, Преподобный. Я тоже должен верить и двигаться дальше.
— Пять вещей истинны, — сказал Де Куфф. — Пять истинных вещей составляют Вселенную. Первое: все есть Тора. Все, что было и что будет. Внешние обстоятельства изменяются, они не важны, все же сущностное записано огненными письменами. Второе: будущее близко. И по этой причине мы сперва пойдем в Иерусалим. Мир, который мы ожидали, нарождается.
Эти слова произвели впечатление на Разиэля. Он пошел в дом сказать Гиги, что они должны идти:
— Пора двигаться. Мы — обуза для тебя. Да и слишком засиделись на одном месте.
— Я не могу, — сказала она. — Все, что я имею, находится здесь. И мои американские клиенты приезжают сюда. Они не знают о… — Она махнула рукой, намекая на теургические недоразумения Де Куффа.
— Мы никуда не денемся, — сказал Разиэль. — Верь нам. Ты всегда будешь с нами.
Она пожала плечами и отвела взгляд.
— Между прочим, — сказал он, — я, наверное, съезжу в Тель-Авив и сыграю пару раз, завтра встречаюсь со Стэнли. Ему обычно нужны музыканты.
— Когда ты встречаешься со Стэнли, — сказала Гиги, — я всегда беспокоюсь за тебя.
— Я и сам беспокоюсь. Но светлый взгляд[97] сильней наркотиков.
— Помните, — сказал им Де Куфф, — у нас есть только мы сами.
— Хорошая новость, правда? — проговорил Разиэль, поднимаясь, и добавил: — Но также и плохая.
— А как же экскурсии? — спросила Гиги. — Что отвечать, если позвонят?
— Говори, что экскурсии закончились, — сказал Де Куфф.
Он ушел к себе и закрыл дверь. Гиги вздохнула; она и Разиэль посмотрели друг на друга.
— Что с нами будет? — спросила она.
— Переживем все, что ни случится. Сверяй, Гиги. — Он встал и достал из кармана небольшого размера томик Нового Завета, сохранившийся у него со времен участия в «Евреях за Иисуса». — «Итак, не заботьтесь и не говорите: „что нам есть?“ или: „что пить?“ или: „во что одеться?“ Потому что всего этого ищут язычники»[98].
Гиги поморщилась, покусывая ноготь большого пальца:
— Забавно, что ты проделал такой путь, приехал сюда, чтобы стать христианином.
— Я не христианин, Гиги. Я видел тьму — на самом деле видел. Я верю в свет.
— Никогда не была религиозной, — сказала она. — Я лишилась разума. Уже не говоря о бизнесе.
Разиэль рассмеялся:
— Ты стала художником. Так что это не катастрофа. Бизнес тебе не нужен. Сидеть здесь и завлекать туристов? Что разум даст тебе?
— Сила всегда терпит поражение, — сказала Гиги. — Он сам это сказал. Она всегда терпела поражение.
— «Она». Что значит «она»? Она — это мы. Мы — сила. — Он засмеялся, напугав ее. — Это игра.
— Игра, — повторила Гиги. — Это ужасно.
Когда Разиэль поднялся наверх, чтобы почитать, Гиги постучалась и вошла к Де Куффу. Он сидел на кровати.
— Он пугает меня, — сказала она. — Всегда смеется. И эта его христианская Библия…
— Такие люди, как он, не успокаивают. А наоборот, пугают иногда.
— Лучше бы я никогда его не знала. А ты?
— Слишком поздно, — ответил Де Куфф.
8
Соседка по квартире, а изредка и любовница Лукаса, Цилилла Штурм вернулась из Лондона ранним утром. Там она брала интервью у американского режиссера, который снимал фильм на студии в Шеппертоне. Появившаяся из такси в румяной тиши весеннего утра, Цилилла выглядела бледной и больной. Лукас увидел в окно, как она подъехала, и пошел открыть дверь. Он читал записки Обермана о преподобном Теодоре Эрле Эриксене.