— Мы контактируем с Израильской коалицией по правам человека, — ответила на это Инге.
— В одном можешь быть уверена, — сказала Сония. — Когда начинаются убийства, под раздачу попадают совершенно не те люди. Совершенно не те — с обеих сторон. Ладно, — она взглянула на свои часы, — мне уже почти пора возвращаться на сцену. Хочу повидать Нуалу.
Инге потянулась и взяла ее за руку:
— Но если бы мы вычислили этого человека, этих людей, то могли бы возбудить дело. Ты, и я, и израильтяне из коалиции. Я датчанка, ты еврейка. Мы могли бы привлечь внимание общества.
— Ну не знаю, Инге.
— Как кто-то сказал: чтобы работать там, в тебе должен быть стержень, — заявила Инге. — Если его нет, ничего не получится.
— Думаю, это была я. Я это сказала.
— Похоже на тебя.
Сония отняла руку и пошла за кулисы. В маленькой, ярко освещенной комнатке она нашла Нуалу и Стэнли. Стэнли с улыбкой юродивого сидел, оседлав складной стул. Нуала, раскрасневшаяся, возбужденная, сидела на гримерном столике спиной к высокому зеркалу. Увидев Сонию, раскрыла руки для объятия.
— Ура! — закричала она. — Ты чудо-девчонка. Я видела тебя.
Они обнялись; Сония подумала, что подруга выглядит озабоченной. Нуала была высокой и гибкой, с черными волосами и белой веснушчатой кожей. Глаза очень синие и, что называется, проницательные. Ей было слегка за тридцать, и вокруг них лучилось несколько морщинок от жизни под экваториальным небом. На нежной смертельно бледной щеке еще виднелись следы припухлости и багрового синяка.
— Ура, ура! — воскликнул и сияющий Стэнли.
— Что вы оба думаете об этом? — Она поморщилась при виде глаза Нуалы.
— Я было подумала, что он ударил прикладом. Но пожалуй, все же кулаком.
— Мария-Клара шлет ей сердечный привет, — сказал Сонии Стэнли. — Она завтра возвращается из Южной Америки.
Сония, не желавшая иметь никаких дел с Марией-Кларой, проигнорировала его сообщение.
— Подойди ко мне, как кончится отделение, посплетничаем, — сказала она Нуале. — Хочу услышать обо всем.
— Скучала по нас, Сония? — спросила Нуала. — Мы по тебе так очень. Но я не могу выйти отсюда, понимаешь? Там парень среди публики, с которым я не хочу встречаться.
— Что за парень?
— Да тот, с кем ты только что разговаривала. Американский репортер. Приятный парень, но не хочу, чтобы он видел меня здесь.
— Хорошо, — сказала Сония. — Конечно я соскучилась по тебе. — Помолчав, спросила: — Что ему нужно, этому репортеру?
— Он и сам не знает, что ему нужно. Какой-то неприкаянный. Хочет писать о религии. Мы бы предпочли, чтобы он написал о том, что происходит в секторе.
— Интересный парень, — засмеялась Сония. — Но я была с ним сурова.
— Да, приятный, — сказала Нуала со смехом и пожала плечами. — Могу поспорить, он тебе понравился. И думаю, вы говорите на одном языке.
Вернувшись на сцену, Сония подумала: а как насчет стержня у нее самой? Здесь никто не чувствует себя дома. В Иерусалиме одни холмы и сушь — не побродишь по воде; тут не проживешь без какого-нибудь дела или фантастических иллюзий.
Она начала второе отделение с песни Джерри Лейбера и Майка Столлера «Так неужели это все?» — любимой песни Разза. Затем спела «Когда в слезах…» и несколько вещей Гершвина, закончив своей излюбленной «Не для меня»[126], которую исполнила в манере мисс Воан, по-настоящему прочувствованно, самозабвенно. На Манхэттене знаток говорил ей, что она превращает пение в ритуал, музыку — в веру и находит заключенный в ней тарикат[127], поднимаясь, как метафорический змей, преображаясь в рупор, и ее голос возносится к небу, расцветая в резонансной полости, прорываясь сквозь маску лица. Полезная иллюстрация. И похоже, у нее хорошо получилось, судя по живой реакции публики.
Нуала все еще скрывалась в комнате за сценой. Инге и Роза танцевали с парнями-марокканцами.
— Инге говорит, ты вернешься, — сказала Нуала.
— Куда вернусь?
— В сектор, куда же еще?
— Инге может заблуждаться.
— Никогда, — сказала Нуала Райс. — Инге всегда знает, о чем говорит.
— Нет никакого смысла возвращаться.
— Так считаешь? Вздор. Нам ты, во всяком случае, нужна.
— Незаменимых нет. Особенно это касается меня.
— Забудь о своих неприятностях. Возвращайся к нам.
Известный рецепт, подумала Сония. Одни любят всех втягивать в свои неприятности. Другим необходимо топить свои невзгоды в бездонной выгребной яме людских бед.
— Знаешь, — сказала она, — возможно, со временем и вернусь.