— Знаю — силомер! Андрюшка больше всех выжмет, — сказала Любушка.
— Твой Андрюшка матери и то испугался, — сказал Виталька.
— Он все равно придет. Дай, я надавлю.
Люба взяла силомер, запыхтела. Ребята рассмеялись.
— Иди к девочкам, — сказал Виталька.
— А я Тимку видела!
— Ну и что? Я еще вчера его видел. На рыбалке.
— Почему не сказал нам с Андрюшей?
— Дурак твой Тимка. Только закинул сеть, глядь — недалеко из-за куста выглядывает! Ну он — точно! Только худой невозможно и дрожит, глядя на меня. «Иди, говорю, дурашка, не бойся! А он не шелохнется, только глазищи на меня уставил… Я бросил печенье, он, озираясь, отскочил. «Бери, не бойся!» Я пошел, а он глядел на меня… Такой взгляд был, словно старался запомнить, кто дал ему печенье… Трусливый, как заяц.
— Вот отсеюсь и пойду искать его, — сказала Любушка.
— Можешь и сейчас идти, — рассмеялся Виталька. — Как-нибудь уж управимся без тебя, верно, ребята?
— Пусть побудет, — заступился за нее один добрый мальчик.
Девочки в цветастых платках прыгали через скакалку. Нина подала Любушке один конец.
— Крути.
— Я тоже умею прыгать.
— По очереди, Любушка.
— Раз все по очереди — я согласна… А я видела Тимку.
Девочки молчали, будто и не слышали.
— Он бродягой стал.
Девочки опять молчали.
— Нина, тебе не жалко разве Тима?
— Жалко, но что делать? Теперь уже его не вернешь.
— А я верну, все равно верну… Как же так? Он жил у Марии Алексеевны. Любил ее. И мы любили… А теперь он бродяга…
Трактор, пыля, остановился на краю поля, возле машины. И тут все заторопились. Девчонки вскарабкались в кузов машины и подавали мальчишкам зерно ведрами. А те бегом неслись к сеялкам и передавали взрослым. Но Виталька был такой силач, что сам ссыпал зерно в аппарат. Потом все, конечно, запросились на сеялки.
— Нельзя, карта длинная: туда и сюда — час примерно. Надо в оба глядеть, чтобы где-нибудь не забился семяпровод. Одного можем взять, чтобы потом рассказал вам. Сами назначайте кого.
— Давайте, кто сильней, тот и поедет! — сказал хитрый Виталька.
— Будете бороться? — удивился главный сеяльщик.
— Я больше всех выжал на силомере! — Виталька, не дождавшись разрешения, вскочил на ножку сеялки.
И вот вернулся Виталька. Все уселись вокруг него.
— Трясет, будь здоров! Трясет, а ты смотри, чтоб сыпалось зерно.
— Виталька, хочешь пирожка? — спросила Любушка. Он покрутил головой.
— Еще теплый, мама испекла, — уговаривала она Витальку.
Дала пирожок, но он не ел, а держал в руках, оглядывая Любушку. Остальные пирожки она переломила пополам и раздала.
— А мы с Дамкой уже ели. Она тоже не хочет. — И ко мне. — Не прыгай, придем домой, еще дам.
Но я не в силах была не просить: ну хоть маленький кусочек.
Виталька с усмешкой покосился на меня, покачал головой и вдруг кинул кончик пирожка. И снова он был другой. Неужели бывает так у людей, что они меняются? Наверное, это все из-за тебя, Любушка. Возле тебя каждому хочется быть хорошим.
— Ур-ра! Андрюха едет! — крикнул Виталька.
И мы увидели, как Андрюшка мчался к нам на велосипеде.
— Удрал! Ох, теперь и попадет ему от мамы, — сказала Любушка.
Я побежала навстречу Андрюшке.
К вечеру пшеницу посеяли и нас повезли на машине. Андрюша был добрым и грустным. И почему люди грустят? Он снял меня с машины и тихо, как я, когда провиняюсь, пошел к калитке. Хотел незаметно шмыгнуть в дом, но мать позвала его. Она что-то делала на огороде.
— Все же не послушал, удрал! Чего молчишь?
Андрюша подошел к ямке, которую мать выкопала, чтобы поставить ящик с рассадой помидор: пусть привыкает к улице. Днем пусть солнышко пригревает, а если ночь настанет холодноватая — ямку с ящиком закроют стеклом, и рассаде тепло будет.
— Подождала меня, я бы выкопал, — сказал Андрюша.
— На тебя надейся.
— Мам, я рассаду сейчас принесу, — сказал Андрюша.
— Кто же на ночь глядя ставит ее на улице. Ладно уж, с завтрашнего дня… Нет, ты скажи, доколе…
— Ой мама, сколько много мы посеяли, — Любушка обхватила мать и затараторила, я даже не все поняла. — Понимаешь, ой какое поле… Хоть целый день шагай, шагай, и все поле, поле… А трактора туда-сюда, быстро, но не так, все равно мы быстрей… Вроде едут полным ходом, а мы ждем, ждем… Знаешь, как зерно падает, даже не видно, только ящики пустеют и пустеют, и к нам совсем пустой подъезжает, а мы только раз-раз ведрами, и снова полные — ура, вперед! — Любушка передохнула и почти шепотом, словно это была великая тайна, медленно сказала. — А зерна… не видно, понимаешь. Глубоко. И как они выходят из земли, ну не понимаю.
— Чего же тут не понимать? Ты любишь солнышко?
— Солнышко все любят.
— Верно. Зернышки в темноте полежат, полежат, надоест в земле, душно, тяжело, и они скорей к солнышку ростки тянут, мол, поглядите, как там на свету да на солнышке, да поскорей вырастайте большими…
К ограде подошла тетя Аня с Босым.
— Андрюша, скорей к птичнику! Шарик в капкан попался! Поставили для лисы, думали, она шкодит. Возле Шарика ваш Бобик крутится. Идем, пока птичницы не увидели, а то дадут жару обоим.
— Бегите, — крикнула нам тетя Катя.
Мы быстро пошли, а Любушка впереди всех, торопит:
— Скорей, тетя Аня, скорей, Андрюша…
Босой сказал мне:
— Шарик давно прорыл нору под ограду. Все думали, лиса. Как заметили нору — капкан поставили. Хотел я его предупредить.
Бобик, не обращая на нас внимания, лизал Шарику морду. Тот заметался, запрыгал на трех ногах, потом лег, закрыл одной лапой голову, думал, бить будем. Другая была вытянута, зажата капканом.
Съел курицу, старый дурень? Без лапы будешь, несчастный бродяга. Не трясись, скажи повезло, а то птичницы намяли бы бока.
Тетя Аня с Андрюшей освободили псу лапу. Он поднял ее и стал осторожно облизывать. Бобик не сводил с Шарика глаз.
— Ну что с тобой делать? Придется пожалеть? — сказала тетя Аня. — Босой, как думаешь, возьмем блудного сына домой?
Но Босой лег, положив голову на лапу, думает.
До чего ж я хочу, чтобы Шарика взяли.
— Лучше о своем Бобке беспокойся, — проворчал Босой.
Шарик вдруг, потихоньку хромая, пошел прочь. Бобик с ним.
— Бобик! — окликнула я.
Но он не отозвался. Не хочет бросать друга.
Любушка вышла с большой коробкой. Знаю: там тряпочки и куклы. Куклы похожи на тебя, моя хозяюшка, только маленькие: такие же у них светлые волосы, коротенькие цветастые платьица, бантики.
— Дамка, идем играть!
Люблю, когда ты утром выходишь на крылечко и мы начинаем играть. Но сейчас мне не до кукол: Бобика надо искать.
— Садись рядом. Сделаем сначала зарядку. — И ты поднимаешь, опускаешь куклам руки: делай раз, делай два… Видно, ленятся делать зарядку без музыки. Я тоже, как услышу музыку, сразу начинаю весело прыгать.
Куклы молчат, они умеют только слушать.
— Дима привезет говорящую куклу, такая только у Нины есть.
Говорящая? Значит, ее понимают? Не так, как меня? Любушка уложила кукол спать.
— А теперь сядем на мотоцикл и поедем в поле смотреть, можно ли пахать. Садись рядом со мной.
До гуляния ли мне? Где мой Бобик? Пойдем поищем. Я с тобой всегда хожу Андрюшу искать.
— Совсем не слушаешься, визжишь и визжишь. Уходи.
Я поплелась со двора: спрошу у собак.
— Видела, ответила Розка. — Чтоб ему с Шариком сдохнуть.
Дразнили меня, и хозяин их прогнал… Пропащий твой Бобик.
— Это мы еще посмотрим.
— Кажется, в соседнюю деревню убежали, — сообщила Найда.
Ох, далеко туда, а я устала. С Босым посоветуюсь, как быть.
Он меня успокоил:
— Беги домой и жди. Я поищу.
Чужой гусенок стоял на дороге и, покачиваясь, крутил растерянно головой. Вдруг, обрадованно пискнув, подбежал ко мне. Чтоб не напугать его, я отскочила: «Иди домой, дурень, мать, наверное, обыскалась. У нас свои гусята». Но он сноса заковылял ко мне, обиженно попискивая. «Ах, ты потерял мать! Ну что с тобой делать?» Гуси обычно сторонятся нас и злобно шипят, а этот обрадовался, бесстрашно подковылял ко мне. Отстал от своих, и ему надоело одному, скучно. Еще не догадывался, что собаки бывают разные, думал, что все добрые. Не знал, что и у людей дети тоже бывают разные — и добрые и злые, а иногда раз добрые, а другой раз — злые, как Виталька. Что же делать? Любушка! Гавкнула, подзывая ее, но она убаюкивала своих кукол. Я залаяла во всю мочь. Любушка подбежала к ограде.