– Чего?!
Старик открыл глаза.
– Так говорил Лю Фу, великий поэт. А, тебя интересовало мое имя? Я – Кунг Фунг, странствующий монах из монастыря Лао. А ты, позволь спросить, кто?
– Гаррет я.
– Воитель?
– Типа того, ага.
– Чудно, – старик снова закрыл глаза.
Гаррет немного попялился на него, убедился, что тот больше ничего не скажет, и снова повернулся к стене. Но теперь, почему-то, дубасить ее больше не хотелось. Да и дверь в качестве противника уже не привлекала. Пока он решал, что же делать дальше, старик снова заговорил:
– Будь добр, шибани по тому куску штукатурки, слева от тебя.
Гаррет уставился на стену.
– Да-да, правильно смотришь. Вот по нему.
– Зачем еще?
Старик вздохнул.
– Видишь ли, я собираюсь написать там картину. Морозное утро на горном склоне во время цветения сакуры. Но тот кусок… он все испортит. А от твоего удара стена выровняется.
Гаррет посмотрел на старика. Потом до него дошло, и он захохотал. Старик чуть улыбнулся за компанию.
– Во чудак, а? Шутишь! Чем же ты будешь рисовать?
– О, уверяю тебя, если ты пошумишь так же еще минут двадцать, я смогу достать немного чернил и подходящую кисть. И, возможно, ужин. Двое дюжих молодцев, которые тащили меня сюда, изъявляли желание посетить неких дам в неком заведении, тебя принесли городские стражники, так что из охраны здесь только тот молодой человек, и утихомиривать тебя некому. Прошу, не сдерживай себя.
Примерно через пятнадцать минут ора и битья об дверь Кунг Фунг деликатно кашлянул. Каким-то образом этот кашель был слышен даже сквозь «индюков» и «гадов». Гаррет затих. Монах подошел к двери и тихонько постучал.
– Юноша!
В окошечке появился нос.
– Кажется, я нашел способ успокоить нашего большого друга. Видишь ли, он проявил завидный интерес к искусству письма. И если ты раздобудешь мне чернил из той чудесной лавки на углу соседней улицы и найдешь там же тонкую кисть, я обещаю тебе и твоим товарищам тишину и покой на достаточное время. Это время будет дольше, если ты найдешь что-нибудь поесть. Даже каллиграфия бессильна, когда желудок пуст.
Окошечко захлопнулось. Какое-то время ничего не происходило. Кунг Фунг кивнул Гаррету:
– Продолжай.
Десять минут спустя Кунг Фунг размечал на стене будущие горные вершины. В другой его руке была краюха хлеба, которую он деликатно жевал. Гаррет сидел рядом и пялился на грязную серую штукатурку, которая, повинуясь кисти, постепенно превращалась в ноздреватый весенний снег.
– Видишь ли, друг мой, весь вопрос в том, как ты поступаешь с фактами. Наш главный факт в том, что мы оказались заперты друг с другом минимум на пятнадцать суток, а максимум – как взбредет в голову нашим тюремщикам. Мы можем провести это время, барабаня по двери и крича, что приведет разве что к тому, что мы потеряем голос и заработаем синяки и, возможно, переломы, когда нас все-таки побьют, а можем попробовать извлечь из него пользу, кроме, разумеется, общественных работ, на которые мы обречены. Вот ты, например… кстати, за что тебя?..
– За котенка, – буркнул Гаррет.
– За… котенка?..
– Ну, я увидел на дереве котейку, застрял он там. Туды залез, а обратно – ни в какой. Я за ним. А там баба была в окне, без платья, она как заорет… А эти как налетят… И котенка забрала, индюшка.
Старик прокашлялся:
– Да, сочувствую. Так вот ты, например. Что ты умеешь делать действительно хорошо?
– Дык это… Драться. Кия!
– Ах, ну да, верно. Кия. А я, как ты мог заметить, весьма сведущ в искусстве и…
Он написал на стене замысловатый иероглиф.
– … письме. Это твое имя.
Гаррет посмотрел на иероглиф. Гаррет улыбнулся. В улыбке не хватало зубов, но она была искренней.
– Красиво… Я б такую татушку сделал.
– Нравится? Тогда давай сам… Воот, чуть плавнее…
Месяц спустя двое стояли на распутье. Позади них высилась городская тюрьма.
– Хочу сказать, я от всей души благодарен судьбе за эти дни, – произнес Гаррет.
– О, мне тоже есть за что ее благодарить, – отозвался Кунг Фунг. – Как, значит, называется эта борьба?
– Никак. Назови ее сам.
Монах задумчиво кивнул. Они повернулись друг к другу.
– Ну что ж… Я ведь так и не спросил, за что тебя посадили, – сказал Гаррет.
– За мелкое воровство и бродяжничество, – безмятежно ответил монах. – Видишь ли, мне очень хотелось есть, а персики так аппетитно свесились за забор…
Гаррет закашлялся. Двое молча поклонились друг другу и разошлись. Когда мурлыкающий баллады Гаррет оказался достаточно далеко, Кунг Фунг подпрыгнул и выбросил вперед ногу:
– Кия!