— Ладно, иди за мной.
Тимьян вынул меч и открыл дверь в надвратное помещение. Там пахло потом и дегтем. Бочки у стен, сложенные пирамидой копья и мечи. На полу — оловянные тарелки с остатками еды, бутыль с водой или вином, ломоть хлеба на тряпице. Внутри находилось трое. Они повскакивали с мест.
— Что вы здесь делаете?
— Это… мы… мы заперли вход сюда, — сказал один из стражников, рыжий лопоухий увалень, смахнув с бороды крошки хлеба.
— Зачем? — с презрением поинтересовался Тимьян.
— Так это ж… толпа сюда ворвется… Как же мы-то? Убьют же!
— Все ваши внизу либо мертвы, либо вот-вот умрут. А вы тут уютно заперлись в надежде переждать? Жрете, пьете!
— Да…
— Поднимайте ворота, глупцы! — рявкнул Тимьян.
Солдаты переглянулись.
— Приказа нет… — начал рыжий.
Тимьян обухом меча ударил его. Тот согнулся. Два его напарника похватались было за мечи, но Тимьян ударом ноги выбил меч из рук одного, другому приставив к горлу клинок. Меч, звякнув, ударился об стену.
— Поднимайте ворота, или я вас убью.
Девочка заверещала.
— Успокойся, — сказал Тимьян, прижав ее к себе и настороженно наблюдая за стражниками, неохотно начавшими накручивать цепь, открывая тысячам путь к мнимому спасению. — Я здесь.
Тимьян и ребенок брели по дороге. Убийца и незнакомая девочка. Она стискивала своей ручонкой его ладонь, хмурилась и все время смотрела вперед, изредка поглядывая на Тимьяна. С надеждой, как ему показалось.
Прошло несколько часов после того, как он заставил стражу открыть ворота и выпустить уцелевших в той жуткой давке наружу. Кажется весь город шел по тракту — нескончаемая вереница людей.
Тимьян хотел избавиться от девочки. Предлагал шедшим рядом женщинам, старикам, любому, чей вид внушал доверие, забрать ее. Тщетно. Никто не собирался обременять себя в преддверии неизвестности. От них шарахались, как от прокаженных. В этот вечер все сторонились всех.
Люди направлялись на юг, к последнему кордону. А ему ведь надо в горы. Куда он пойдет с ней? С «бессмертными», идущими по следу? Что с ней делать? Может, все-таки получится избавится от обузы, которую он добровольно взвалил на себя? Бросить?
Тимьян понимал, что нет, не бросит. Он начинал думать, что девочка — его наказание. Или спасение. Все больше захлестывало отчаяние. Ему было плохо. Хотелось втянуть в легкие воздух, но с каждым вдохом казалось, что дышать тяжелее.
Перед ним возникло лицо Кира. В последний миг жизни — изумление, попытка что-то сказать. Струйка крови сползала по подбородку.
Тимьян свернул с дороги и углубился в лесок. Подальше от всех. Прочь от равнодушных глаз. Прочь от безликой толпы. Девочка послушно шла за ним. Даже какая-то смешная в своей серьезности.
Наемник остановился и через силу улыбнулся ей. Девочка разжала руку. Недоверчиво отступила на шаг.
Тимьян отстегнул ножны с мечом, бросил на землю. Он больше не мог сдерживаться. Слезы вырвались из груди. Он упал на колени.
— Кир! Прости, Кир! — рыдал он, сжимая в руках прелую листву. — Я не мог иначе. Кир! Я не мог… Они убили бы всех. Я должен был порвать со всеми… Иначе никак… Я должен был это сделать! Ради остальных…
Тимьян уткнулся лицом во влажную холодную землю.
— Прости, Кир! Прости, прости, прости…
Он лег, обхватив себя за плечи, сжавшись. Он плакал. Девочка легла рядом, обняв его. Она гладила его по волосам.
Солнце закатывалось за горы. Пошел мелкий снег. За деревьями мелькала темная масса бредущих по тракту людей.
Песнь последнего героя
Анастасий стоял во дворе идшукантов, среди трупов. Он всегда боялся крови. И смерти. Самое яркое воспоминание детства: мертвая мать в своей грязной измочаленной кровати в трущобах Руана, этого гигантского шумного муравейника. Города грехов, города смрада, вечной жары, жрецов, проституток, воров. Она пролежала так сутки — старая нищая шлюха. Отекшее мраморное лицо. Мухи, деловито ползавшие по остаткам пудры на лице. Грязно-синие губы с застывшей каплей крови в углу. Открытое окно, развевающиеся занавески. Яркое солнце, задорно освещавшее весь этот ужас бытия.
Направь свое око, Предвечный! Направь око всевидящее на злодеяния, что сеют прегнаиты, боронфы и культисты, на чьем челе — печать зла! Рассей тьму невежества и зломыслия! Осияй светом благим невесту пророка, пречистую Деву Полуденную…
Анастасий глядел на разрубленные тела гвардейцев, вордуров. Покрытые уже запекшейся кровью куски плоти. Он чувствовал, как к горлу подступает тошнота. Как и в тот раз. Всякий мертвец напоминал ему мертвую мать. В любом проявлении смерти мерещился тот мертвенно-бледный лик, затянутые пленкой глаза, как у снулой рыбы и едкая пьяная ухмылка, не сошедшая с нее, даже когда она ушла в мир иной.