В подвале, прикованный за шею к цепи, сидел грязный ребенок, одетый в смердящие лохмотья. Судя по бессмысленному выражению лица, парнишка был умственно отсталым. Впечатление усиливали заячья губа, две бородавки на лбу, непропорционально большие уши, искривленный позвоночник и кривые, даже какие-то перекрученные ноги.
Перед ним лежала мятая жестяная миска с остатками овсяной каши. Деревянная кружка валялась рядом. Солома, оглобли, ведра, медные тазы, старый хомут, мятое седло и прочий хлам вокруг.
И на мальчике имелись следы тяжелой руки садиста-отца. Или отчима-садиста? Лоб пересекала едва зажившая ссадина. Мать бросилась к нему и прижала к груди. Мальчик — «Испачканный, пусть будет так», — подумала Лив, — мычал и дергался, пуская слюни и играя с ржавой подковой.
— Не бойся, она друг, — шептала ему на ухо Цветок, нежно гладя по голове. — Не бойся, она не обидит тебя.
Испачканный Цветок.
Испачканный посмотрел на мать и помотал головой, будто отгоняя муху.
— Как его зовут? — спросила Лив, чувствуя, как у нее просыпается гнев.
— Казо.
Лив развернулась, чтобы уйти.
— За что? — прозвучал неожиданный вопрос.
— Не поняла?
— За что вы с нами так?
— Мы?
— Он нас убьёт. Вы понимаете? Он же нас убьёт!
Лив вынула из ножен маленький кинжал. Подарок самого Рогволода.
— Ты все узнал?
Капканщик сидел на террасе и, морщась, пил пиво. Рядом стоял с виноватым и глуповатым видом трактирщик. В засаленном переднике, на плече — серое от грязи полотенце. Дедок сидел поодаль.
Капканщик устало глянул на Лив.
— Ты все узнал, я спросила?
— Да, — ответил он, отвернувшись и сделав еще глоток.
Трактирщик как-то снисходительно хмыкнул.
— Очень хорошо.
— Ничего хорошего. Толку от этого борова. И пиво дрянное…
Капканщик с презрением отодвинул кружку и вытерся рукавом. Но Лив не слушала его.
— Ты! — обратилась она к трактирщику. — Подойди.
Индро глянул на охотника, пожал плечами и подошел.
— Чего вам, сударыня? — все с той же ухмылкой спросил он, рыгнув. Изо рта воняло, как из нужника.
Вместо ответа Лив перерезала ему горло.
— Это за Испачканный Цветок, — ледяным тоном сказала она, чувствуя, как лицо покрывают брызги теплой крови.
Драгоценная шкатулка
Костёр догорал. Становилось холодно. Лив сидела, задумчиво глядя на слабеющий огонь, кутаясь в свою накидку, а заодно и в плащ Капканщика. Сам он спал, положив под голову седло и прижав к себе меч. Она всегда удивлялась, как он умудрялся не замерзать. Вот онаникогда не могла согреться как следует. Кажется, что тепло — тут воображение рисовало эдакую зловредную девчонку с растрепанными бесцветными волосами — каждый раз предательски ускользала, насмехаясь над тщетными попытками ее поймать. Поймать Ничто — так зовут несущую жизнь девчонку с растрепанными бесцветными волосами. Ничто хохочет над ней. Ничто шепчет: «Разденься, разденься, дура!» «Но как? Ведь я замерзну! Я замерзну, и костлявый старик-мороз со всклокоченными бровями утащит меня…» «Не утащит, дура! Он испугается того огня, что горит внутри тебя! Дура ты, дура!»
Глупо как-то. Впереди очередная сырая промозглая ночь в дикой глуши и где же тот огонь, что пылает в ней?
Хочется в родное село, в отчий дом. Где жар печи мягко припекает кожу. Где пахнет травами и свежевыпеченным хлебом. А еще бражкой. Отец никогда не дожидался, когда медовуха настоится, вечно запускал туда кружку-другую…
Как хотелось предаться сладким мечтаниям о рыжих детишках и цветущих лугах, о бабах с коромыслами, но… всё это перечеркивалось искаженным в гримасе смерти лицом Дёгтя. Хлещущая из рассечённого горла кровь железным занавесом скрыла фантазии девушки.
Прошла неделя, как они покинули Лесной Удел, а Лив никак не могла отойти. Раз за разом она проворачивала в голове убийство трактирщика. Лик смерти сложился из зацикленной вереницы видений, затягивающих тебя в безысходность, во мрак одиночества. Только теперь девушка поняла, насколько одинока.
Никак не получалось вырваться из цепких объятий памяти. Снова вернуться в свой уютный мирок грёз. С каждым днём Лив всё больше склонялась к мысли, что возврата к прежнему не будет. Смерть изменила ее.
Она стала убийцей.
Удивительно, как отреагировал Капканщик. Он вскинул бровь и невозмутимо изрёк: